Дневник для Стеллы

—, —, —, Кэд, у меня сейчас невыносимая тоска, и я ничего не могу с собой поделать. Все как нарочно толкает меня к этому. Разве это не безжалостно: обладать таким значительным состоянием, как у меня, и не иметь возможности распоряжаться им, как если бы у меня вовсе не было на него никаких прав? Один из докторов[1214] — сущий —, я даже не знаю, как его назвать. На днях он так отвратительно вел себя со мной, что будь я мужчиной, ему пришлось бы кое-что выслушать. Только и знает, что болтать чепуху и извиняться. По-моему, с тех пор, как он услыхал о первом ходатайстве совета опекунов, он от души раскаивается, что вообще взялся за это дело, потому что его приятель оказался более виновен, нежели он предполагал. И вот я должна торчать в этом ненавистном мне городе и вести бесконечную тяжбу в ущерб моему здоровью и настроению. И, тем не менее, я легко могу снести эти и другие житейские невзгоды, но только не пренебрежение со стороны —, —, —, Кэда. Он часто говорил мне, что лучшее житейское правило, которого придерживались мудрецы всех веков — это ловить мгновенья, но, увы! счастливые мгновенья всегда недосягаемы для обездоленных. Скажите, пожалуйста, — Кэду, что я не могу припомнить в своем письме ни одного места, в котором сквозило бы раздражение, и крайне сожалею, если ему так показалось. Что же до моей тоски, то тут я бессильна, и вам остается только проявить снисхождение. Я всячески стараюсь ее преодолеть, но она сильнее меня. С тех пор, как я виделась с Кэдом, я прочитала больше, чем за долгое время в прошлом, и выбирала книги, требующие наибольшего внимания с тем, чтобы как-то занять свои мысли, но убеждаюсь, что, чем больше я размышляю, тем несчастнее себя чувствую.

Я уже как-то решила не досаждать вам больше моими письмами из боязни, что они покажутся слишком унылыми и станут вам в тягость, но для меня такое удовольствие писать вам, что это свело на нет мою решимость. Удовлетворение, получаемое мной при мысли, что вы вспоминаете обо мне, когда читаете мои письма, и наслаждение, которое я испытываю, ожидая их от — Кэда, вот причина, по которой я предпочитаю лучше быть немного в тягость вам, нежели усугублять тягостность моего собственного существования.

Свифт — мисс Эстер Ваномри

Клогер, 1 июня 1722

С тех пор, как я уехал из Дублина, это первый случай, когда я коснулся пером бумаги, и только десять дней, как я обосновался на одном месте[1215]; кроме того, я по неведению пропустил одну почту, что задержало отправку этого письма на пять дней. Перед тем мне сильно нездоровилось, как это обычно со мной бывает вследствие сырой погоды и перемены воды. Я и сейчас еще как следует не поправился, хотя чувствую себя уже гораздо лучше. Скверная погода держалась с таким постоянством, что я еще нисколько не ощутил благотворных преимуществ жизни в деревне, и похоже, что она и дальше будет такой же. Было бы бесконечно приятнее встречаться раз в неделю с Кендалом[1216] и прочее, иметь возможность проводить по утрам часа три — четыре за кофеем или обедать tete-a-tete [наедине (франц.).], а потом до семи опять попивать кофей. На все вопросы, которые вы можете мне задать, я отвечаю утвердительно. Я хорошо помню ваше отвращение и презрение к беседам, коими пробавляются в обществе; так вот, два дня кряду я был здесь настолько угнетаем одним джентльменом и его благоверной, что сделался раздражителен, как — мне недостает сравнения. Вы, надо думать, уже переехали в свое деревенское обиталище[1217] или собираетесь, впрочем, вам, кажется, предстоит скоро сессия суда[1218]. Я пробуду здесь достаточно долго, чтобы успеть получить ваш ответ и, возможно, еще раз написать вам, однако потом, если позволит здоровье, поеду дальше и буду извещать вас о своих дальнейших остановках. Несколько дней у меня была такая хандра, какую вы едва ли когда испытывали за всю свою жизнь; смелое утверждение, не правда ли. Помните, я по-прежнему призываю вас читать и гулять для совершенствования вашего разума и телесного здоровья и прошу вас не быть чересчур романтичной, а говорить и вести себя, как подобает обыкновенному земному существу.