Шестьсот метров по узким трубам, до половины наполненным холодной водой, на карачках, с мешками взрывчатки. Несколько десятков заходов. Парни — герои. Рутул, Немо, Костек, Нерпа, Зелёный, Чистый. Чистый сейчас в госпитале. Отличный молодой парень. Физически выносливый. Хотел перейти в «ноги». Работа наисложнейшая. Один раз Давинчи ползал. Назвал парней, которые при мне закладывали взрывчатку — первые полторы тонны. Потом нас сменили.
Фронт сдвигается. Земля российская пусть медленно, но уверенно возвращается на родину. Слышны выходы нашей арты. Прилётов нет. Тьфу-тьфу-тьфу.
Виделся с Ахмедом. Его сняли с окопов. Дают возможность отдохнуть. Ахмед расстроился. «Меня, — говорит, — одного сняли. Если бы всю команду, я бы не расстроился». — «Ахмед, — успокаиваю, — у тебя из нашего потока больше всех боевых, притом что самый сложный участок». — «Нет, — говорит, — теперь у Князя больше, чем у меня. Я, — говорит, — на втором месте. Посчитал!» Ахмед неподражаемый. Грамоте не обучен, а считать умеет. Обожаю его.
Сава жалуется. Старается вкусно готовить, но никому не нравится. Сава жалуется постоянно. Видимо, боится, что его уберут с кухни и опять отправят на Дракона. Сава не хочет на Дракона. Сава болеет. Говорит, что отказывают ноги. Дыхалки нет. Не сгибаются и не разгибаются колени. Сердце не по-детски шалит. Колики в почках. Радикулит. Невроз. Запор и прочие радости военной жизни. Спрашивает у нас, что лучше приготовить на ужин.
Костек отрезает:
— Готовь чего хочешь. Тебя всё равно с кухни не уберут, потому что больше нет такого идиота, который бы согласился там работать!
Я засмеялся. Костек:
— Я не прав, Огогош?
— Да, — отвечаю, — глядя на Саву и Добермана, желание работать поваром и банщиком сразу отпадает.
Доберман работает на бане. Тот ещё персонаж. Вечно печальный. Будто убитый изнутри. Полная противоположность своему позывному.
Передал через Фому-два записку Ани. «Жив-здоров». Переживаю, что за меня могут волноваться. Начал переживать. Вдруг.
Оторвался от большой земли. За два месяца так и не решился послать от себя весточку. То возможности не было, то не хотелось людей беспокоить.
Не особо верится в то, что меня ещё кто-то помнит. Время такое, что инфопоток забивает пространство. Мирняку не продохнуть. В головах не хватает места, чтобы вместить, осознать и принять происходящее. Нет свободной полочки для частных историй.
Фома-два в штабе, там есть какая-то связь с большой землёй. Парни обычно туда ходят, чтобы позвонить домашним. У меня домашних нет. Звонить некому. Нет, конечно, есть кому и куда позвонить. Просто я боюсь, что начну тосковать. Это может меня убить. Лишить сил.
Думал-думал, как снять с себя груз лишних переживаний и решил написать записку Ани. Надеюсь, она меня поймёт и, если даст Бог выжить, не будет задавать вопрос, дескать, почему никому не звонил? Не могу я сейчас звонить и разговаривать с людьми, которые находятся на большой земле.
Попросил Фому-два сфоткать записку и отправить по ватсапу. Ещё не знаю, отправил или нет. Сложно отстроиться от мысли, что сделал что-то неправильное. Не надо было, наверное, ничего отправлять.
Живу с кашей в голове. Мне трудно с самим собой. Могу представить, как трудно со мной другим.
До трёх ночи не мог уснуть. Голову вконец расковыряли рассуждения о том, правильно я сделал, что послал на большую землю весточку о себе, или неправильно. Так можно с ума сойти раньше того, как на голову прилетит хрень какая свинячая. Считай, потратил время для сна непонятно на что.
Бича — помкоменданта. Дедуля — водитель уазика.
Бича по рации:
— Дедуля, ты куда парней отвёз?
— На лесоповал, — отвечает.
— Парням в банк надо было, деньги с карточек снять.
У меня истерика. Представил себе лица парней, которые поехали при параде с карточками и паспортами в банк обналичить денег на прокорм, а приехали валить лес.
Дедуля