Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)

- Да-да, было такое дело. Это потомок покойного ныне экс-императора Ёдзэй. Когда дочь еще носила траур по умершему советнику, Канэиэ услышал об этом обычные разговоры, стал ее навещать, и тогда между ними что-то было. Канэиэ тогда поддался своему увлечению, а женщина ничего особенного собою не представляла и, кроме того, была уже немолодою, поэтому не особенно полагалась на слова Канэиэ.

Однако она не отвечала на запросы, и потому Канэиэ сам дважды запрашивал ее и почему-то возвращался домой с женским платьем хитоэ[11]. Было еще что-то такое, да я позабыла. После какого-то случая он послал ей стихотворение:

Не думаешь ли ты,
Что травяная та подушка,
Когда я спал,
Заставу переехав,
Случайна для меня?

Ее ответы ничего особенного собой не представляли:

Та мимолетна ночь.
Подушке из травы
И сну в пути
Не знаю равных
До сих пор!

Над этим стихотворением мы посмеялись вместе с Канэиэ:

- И что поразительно - кругом тут путешествия!

После того особо примечательного ничего не было; на какое-то из его посланий дама ответила так:

От росы, что ложится
Подряд, ночь за ночью,
Все мокнут мои рукава.
Их не высушил даже
Горячий огонь моих мыслей.

И прочее было в таком же духе. Постепенно они охладели друг к другу. Как-то позднее я спросила у Канэиэ, что было дальше.

- Потом случилось, что там родилась девочка, - сказал он, - говорили, что от меня. Может быть. Ты что, хочешь взять ее сюда жить?

Тогда я попросила узнать об этом ребенке, и оказалось, что девочке, которая даже не знала своего отца, теперь лет двенадцать-тринадцать. А ее мать, неотлучно живущая лишь с этой девочкой у Восточного склона Сига[12], у подножия горы, целыми днями видит перед собою озеро, а позади себя - гору Сига. И в таком невыразимо тоскливом месте она проводит все свое время. Памятуя о собственной несчастной доле, я, о чем бы мне ни доводилось говорить, в первую очередь думала о бесцветной жизни у горы Сига.

У той дамы был брат от другой матери, он состоял закононаставником в столице. Дама, которая с самого начала рассказала мне о девочке, познакомилась с ним, потом пригласила к себе и побеседовала.

- Почему же? - сказал он. - Я думаю, что это очень хорошее дело. Прежде всего, то, что она живет, не обременяя свою мать заботами, делает ее жизнь весьма неустойчивой, так что теперь все стали думать, что лучше всего будет, если она примет постриг. Теперь она уже несколько месяцев живет в соответствующем месте и готовится изменить свой облик - стать монахиней.

На следующий же день этот человек поехал в горы. Он и сестра были рождены разными матерями и никогда не были особенно близки, так что женщина удивилась, что брат проделал к ней такой дальний путь.

- Ты по какому-нибудь делу? - спросила она, и тогда он рассказал ей о причине, что привела его к ней. Сначала женщина ничего не отвечала, глубоко задумавшись и заливаясь горькими слезами. Потом успокоилась и ответила:

- Я ведь уже решила остаток своей жизни провести в уединении, но теперь подумала, что слишком жестоко было  бы удерживать подле себя ребенка. Прямо не знаю, как быть. Пусть уж все будет так, как ты решишь.

На следующий день человек тот вернулся в столицу и сказал мне:

- Так-то и так-то.

Я была довольна сверх ожидания. Видимо, между мною и девочкой была связь в прежней жизни. Глубоко тронутый моими чувствами законоучитель посоветовал мне:

- Тогда Вам нужно немедленно написать туда письмо.

- Конечно! - отвечала я и написала: «Хотя я много лет не давала о себе знать, я получала о Вас сведения разными способами и хочу надеяться, что для Вас не будет неясности, кто я такая. Может быть, моя просьба покажется Вам странной, но, когда я поведала о своей неизбывной печали своему другу-священнослужителю, он изволил рассказать о ней Вам, и я с радостью узнала, что Вы весьма благосклонно отнеслись к моей просьбе. Моя просьба могла бы показаться Вам бесцеремонной, но мне передали о Вашем намерении посвятить дочь в монахини, и я сочла, что Вы могли бы отпустить ее ко мне».

Ответ был на следующий день. «С радостью», - писала та женщина, давая мне свое разрешение. В письме был описан и разговор с братом. Но прежде очень печально рассказывалось о материнских думах и чувствах. Написав обо всем, в конце письма женщина добавляла: «Я пишу, словно в тумане, кисть моя временами останавливается, и письмо мое, возможно, будет трудно разобрать». «Вот уж действительно», - думала я, читая написанное.