Дневник Евы Хейман

Начинается какой-то невероятный кошмар. Сегодня в полдень дедушка пришел домой и сказал, что немцы выкидывают евреев из домов, которые получше, выгоняют прямо в том, что на тебе надето, и никто даже не спросит, где они будут спать. Соседи рады бы пустить их к себе, но дедушка говорит, бывает, что соседей, которые дали им приют, спустя какой-нибудь час тоже выгоняют из дома, так что все больше семей оказывается на улице. Бедной бабушке только этого не хватало, до сих пор одна лишь Аги вскрикивала от страха, когда в дверь звонили, и прижимала к себе дядю Белу так, словно собиралась его задушить. А теперь уже и бабушка на каждый звонок вздрагивает и начинает рыдать, и говорит: вот и до нас дошло, и мы теперь остаемся бездомными. Людей выгоняют уже по соседству с нами, после эээ обеда я видела из окна детской, как дядя Вальдманн с семьей выбегали из дверей с одной маленькой сумкой и с каким-то узлом, а трое немецких офицеров стояли в воротах, один из них еще и пнул дядю Вальдманна, когда тот уходил, чтобы отдать свой уютный домик проклятым немцам. Я никому не стала об этом рассказывать, даже Аги и дяде Беле. Из всей семьи один дядя Бела пока держится спокойно, ну, еще дедушка. Дедушка сказал Аги: «Дочка, мне уже в общем все равно, мне шестьдесят один год, я так устал, так много трудился в своей жизни, у меня было так мало радости, – да ты лучше всех это знаешь!» Только этого Аги и не хватало еще, чтобы зарыдать еще отчаяннее! Она стала так утешать дедушку, что даже я расплакалась, когда она сказала ему: «Папочка, я так хочу, чтобы мы жили долго, чтобы у тебя была хорошая, спокойная старость, ты увидишь, все будет хорошо, только вот это надо выдержать!» Такие вот слова говорила Аги дедушке, и целовала ему руки, голову, как придется. А дядя Бела сказал, чтобы каждый из нас собрал самое необходимое и сложил все в небольшую сумку, потому что нас тоже могут выгнать на улицу в любую минуту, как дядю Вальдманна с его семьей. Туг пришла тетя Аги Фридлендер и рассказала, что дядя Шандор сейчас в подвале ратуши, там что-то вроде тюрьмы для политических. То есть кто социалист или коммунист, все они – политические заключенные. Я спросила у дяди Белы, могут ли нашу Аги тоже в подвале ратуши запереть, она ведь социалистка. Но дядя Бела ответил, чтобы я об этом не думала, потому что дядя Шандор – он был активный социалист, Аги же социалистам только сочувствует. С тех пор как сюда пришли немцы, я на улицу стараюсь не выходить, так что папа обычно сам к нам приходит. Ах, как мне хочется встретиться с подругами, вдруг тогда удастся забыть, пускай хоть ненадолго, что здесь у нас немцы. Папа держится относительно спокойно. Сегодня он спросил у Аги, может, мне тоже перейти в католичество, он-то, собственно, уже давно католик. Аги не против, она на все согласна, лишь бы как-нибудь мне помочь, но сейчас, к сожалению, действуют расовые законы, так что неважно, какая у тебя религия, все равно это не поможет. Сначала я не поняла, что такое расовые законы, но потом вспомнила: это, конечно, тоже придумал Гитлер, и называется это – Нюрнбергские законы[24], я очень много слышала и читала о них. Суть там в том, что нужно быть арийцем, а не реформатом или католиком. В общем, милый мой Дневничок, нет мне смысла переходить в христианство, хотя дядя Бела слышал, что очень многие собираются это сделать. К тому же христианские священники в Вараде настаивают, чтобы каждый сначала учился шесть месяцев, а только после этого можно принимать крещение. Дядя Бела еще добавил, что церковь нынче основательно дискредитировала себя! Я-то всегда думала, священники – святые люди, они помогают всем, кто в беде. Но оказывается, они тоже помогают только попавшим в беду арийцам, а евреям – нет. Кто же нам-то поможет?

31 марта 1944 года