Дневник гауптмана люфтваффе. 52-я истребительная эскадра на Восточном фронте, 1942–1945

Снова при отлете возникла неразбериха. Каждый хотел взлететь первым, чтобы достичь нового аэродрома прежде, чем стемнеет. Четыре самолета столкнулись на взлете. Поднявшись в воздух, я, как мог, проложил курс. Когда же я долетел до нового аэродрома, воздух вокруг кишел «Мессершмитами». На летном поле было три потерпевших аварии самолета, причем именно в наиболее подходящей для приземления части аэродрома. Когда я в первый раз вышел на посадочную прямую, то какой-то «сто девятый» так резко снизился прямо передо мной, что я своим винтом едва не срезал ему хвост. У меня не оставалось никакого выбора, как уйти вверх на второй круг. Я был взбешен. Мой второй заход также не завершился приземлением. На сей раз другой «сто девятый» приблизился ко мне сбоку, вынудив меня зайти на посадку с превышением.

Тем временем становилось все темнее, и я был настроен приземлиться хоть где-нибудь. Я промчался к дальней правой окраине аэродрома и гладко сел. После касания земли я прокатился 100 метров, а потом заметил, что хвост моего Me медленно поднимается. Я передвинул рычаг дросселя назад и потянул ручку управления на себя, но это не дало никакого эффекта. Тогда я быстро выключил зажигание и затянул свои привязные ремни. Затем произошла ожидаемая авария, и я повис вниз головой в своем «ящике». Поскольку я перевернулся поблизости от стоянки, то технический персонал быстро появился на месте аварии и приподнял Me. На этот раз я подождал, пока не откроют фонарь, лишь затем расстегнул привязные ремни и был пойман несколькими механиками. Несколько пилотов уже собрались на командном пункте. Мы наблюдали за приземлявшимися самолетами и обсуждали аварии — их было семь. Захсенберг и Эвальд согласились, что мой кувырок был самой симпатичной аварией на аэродроме. Можно было четко видеть, как самолет приземлился. Следы, оставленные колесами, тянулись прямо до той точки, не изменяя направления, где машина скапотировала и перевернулась на спину. В то время как II./JG52 на следующий день перебазировалась в Парндорф[145], около Вены, I/JG53 и я снова отправились в Пьештяни. Там нас радостно приветствовал пожилой обер-лейтенант Кённеке. В тот период нам нанесло визит еще одно высокопоставленное лицо. Генерал-оберст Десслох[146] захотел проинспектировать I./JG53. К несчастью, я смог сообщить ему лишь то, что не вижу большого смысла в дальнейшем боевом использовании своей группы, и попросил, чтобы он расформировал ее. Это произошло спустя некоторое время, и я был вынужден осознать, что война проиграна.

Вылетая из Нови-Двора[147], куда мы тем временем перебазировались, я одержал еще две победы, доведя общее число моих побед до 199. Но тогда я просто не мог не одержать свою 200-ю победу. 2 апреля я вместе с унтер-офицером Нойманом в 9.05 взлетел, чтобы выполнить свой 680-й боевой вылет. Это был вылет на «свободную охоту». В воздухе ничего не происходило. С наземного пункта управления не поступало никаких сообщений о вражеских самолетах. Мы пролетели до устья Моравы, а оттуда повернули в направлении Прессбурга (Братиславы), устойчиво набирая высоту. Затем Нойман доложил о большом количестве разрывов зенитных снарядов впереди на большой высоте. Мы прибавили оборотов и круто поднялись вверх, практически вися на наших пропеллерах. На 4000 метрах я заметил одиночный самолет, летевший на запад на высоте 7000 метров. Это, должно быть, был вражеский разведывательный самолет. «Теперь я получу свою 200-ю победу!» — подумал я. К сожалению, от волнения я неправильно рассчитал подход и оказался в 300 метрах непосредственно ниже русского. Должно быть, в этот момент он заметил меня. Когда я попытался отвернуть в сторону и набрать высоту, он начал разворачиваться вместе со мной. Несмотря на все мои усилия, он держал меня прямо под собой. Я был в отчаянии и не мог ничего придумать. Нойман же, однако, подтягивался все ближе к русскому Пе-2. Затем унтер-офицер оказался позади вражеской машины. Я вызвал его: «Нойман, это мог быть мой 200-й, но атакуй и сбей его!» Атака Ноймана не причинила никаких повреждений русскому, но вынудила его развернуться. Таким образом, я получил свободу для набора высоты. Тем временем мой ведомый начал вторую атаку. Его скорость была слишком большой, но он смог добиться нескольких попаданий. Наконец, настала моя очередь. Вражеский разведчик, защищаясь, использовал все трюки, затрудняя точную стрельбу. Но когда я на дальности прямого выстрела ушел вверх, то пулемет заднего бортстрелка торчал вверх, а левый двигатель горел. Затем снова атаковал Нойман и добавил русскому еще. В ходе его атаки я услышал, как он закричал: «Будь все проклято! Я ничего больше не вижу, мое ветровое стекло полностью залито маслом!»