Дневник горничной

Я поступила в дом в то время, когда Шариго решили, что они дадут его наконец этот обед. Не один из интимных, веселых и непринужденных обедов, которые они имели обыкновение давать раньше и которые делали их дом в продолжении нескольких лет таким очаровательным, но настоящий светский, торжественный обед, холодный и натянутый, обед «избранных», где наряду с несколькими корректными знаменитостями искусства и литературы были бы торжественно приглашены и несколько светских гостей, не очень строгих и чопорных, но достаточно представительных для того, чтобы немного их блеска падало и на хозяев. «Потому что самое трудное, — говорил Виктор Шариго, — это не обедать у других, а давать обед у себя».

Долго раздумывая над этим проектом, Виктор Шариго предложил:

— Итак, вот что! Я думаю, что вначале мы можем рассчитывать иметь у себя на обеде только разведенных жен… с их любовниками. Надо же начинать с чего-нибудь! Есть между ними некоторые очень приличные и о которых самые католические газеты говорят с восторгом. Позже, когда наши знакомства станут более обширными и более избранными, мы их выбросим, этих разводок!

— Это справедливо, — одобрила m-me Шариго. — В настоящий момент нам важно иметь все, что есть лучшего между разведенными. Что ни говори, а развод — это тоже положение.

— Он имеет по крайней мере ту заслугу, что уничтожает адюльтер, — насмешливо сказал Шариго. — Адюльтер — это такая старая игра… Только приятель Бурже верит еще в адюльтер — христианский адюльтер — и английскую мебель…

На что мадемуазель Шариго возразила тоном нервного раздражения: «Как ты несносен со своими злыми остротами. Ты увидишь… ты увидишь, что у нас никогда не будет настоящего салона только из-за тебя». И она прибавила: «Если ты действительно хочешь сделаться светским человеком, то должен или поглупеть, или научиться молчать».

Написали, переделали и переписали список приглашенных, который после различных комбинаций определился следующим образом.

Графиня Ферпоз, разведенная, и ее друг, экономист и депутат Жозеф Бригарь.

Баронесса Анри Гохштейн, разведенная, и ее друг, поэт Тео Крампт.

Баронесса Отто Буцинген и ее друг виконт Лаирэ, посетитель клубов, спортсмен, игрок и шулер.

Мадемуазель де Рамбур, разведенная, и ее подруга мадемуазель Тирселэ, намеревающаяся развестись.

Сэр Гарри Кимберлей, музыкант-символист, страстный педераст, и его молодой друг Люсьен Сартори, прекрасный, как женщина, гибкий и эластичный, как шведская перчатка, тоненький и белокурый.

Два академика — Жозеф Дюлон, отчаянный нумизмат, и Исидор Дюран, любезный составитель мемуаров у себя дома и строгий знаток китайского языка в Институте.

Портретист Жак Риго.

Романист-психолог Морис Фернанкур.

Светский хроникер Пуль д'Эсуа.

Приглашения были посланы и благодаря деятельным хлопотам приняты все. Только графиня Фергюз колебалась.

— Шариго? — сказала она. — Действительно ли это приличный дом? Не тот ли это Шариго, который в былые времена испробовал все роды занятий на Монмартре? Не про него ли рассказывают, что он продавал неприличные фотографии, для которых он сам позировал? А про его жену разве не рассказывают неприличные истории? Ведь у нее были довольно вульгарные приключения до замужества! Разве не про нее говорят, что она была натурщицей и что позировала она во весь рост. Какой ужас! Женщина, стоящая совсем голая перед мужчинами, которые даже не были ее любовниками!

Наконец, она приняла приглашение, когда ее уверили, что мадемуазель Шариго позировала только для головы, и что Шариго был бы способен в отместку за ее отказ выставить ее в неприличном свете в одном из своих произведений, и что, наконец, Кимберлей будет на этом обеде.

О, если Кимберлей обещал быть… Кимберлей, такой «настоящий джентльмен» и такой изящный, деликатный, очаровательный!

Шариго узнали об этих переговорах и сомнениях. Далекие от того, чтобы обидеться, они были довольны, что переговоры велись искусно, а сомнения были побеждены.

— Теперь нужно только быть настороже и вести себя, как настоящие светские люди, — так говорила мадемуазель Шариго. — Этот обед, столь прекрасно подготовленный и ловко устроенный, являлся в действительности их первым выступлением на новом поприще светской жизни, венцом их светского честолюбия. И было необходимо, чтобы он удался!

За неделю до обеда все в доме было перевернуто вверх дном. Следовало многое обновить в нем, но чтобы это вместе с тем не бросалось в глаза.