Читаем Дневник графомана полностью

 Долгая неделя, долгая из-за этого сбоя с сердцем. Сижу, берегусь от нагрузок. Набирать дневники лень; я устал от них и даже стал сомневаться, а нужно ли это кому-то. Что – и дальше будет это нытье, целых десять книг? Или я найду золотую середину и сумею добавить оживляжа? Что же все-таки интереснее современному читателю: кухня полета или кухня перестройки аэрофлота? Одни читатели хвалят дневники и возносят до шедевра, другие ругают и низвергают их до банальности.

 Но, черт возьми, ледокол должен идти вперед! Неужели же поддаться дурному настроению от того, что какой-то прыщеватый сноб процедил нелестное слово? Сноб этот уйдет в небытие вместе со своим скепсисом, а книга должна жить для людей.

 На авсиме витийствуют два «литературоведа»: Горыныч и Уран. Оба в свое время не приняли мои книги и постарались и у других читателей отбить желание принимать их к сердцу. А уж в нынешнем споре их только и слышно: задавили всех, да так настырно. Тринадцать страниц спора ни о чем.

 Ну и что? Из-за двух умничающих засранцев я должен сомневаться в своем таланте? Щас. И ведь им все тычут, что нет в мировой литературе никого, кто так бы написал о гражданском летчике. Есть нелетающий писатель Хейли, с его единственным «Аэропортом» и повестью «Полоса 08»; есть Ричард Бах, который, в общем-то, никакого отношения к гражданской авиации не имеет, а кроме описания полетов, гонит, в основном, высоколобую мистическую галиматью. Это не летчики, а так; ну, Бах еще худо-бедно летал на бипланах да на истребителе.

 Есть великий философ и писатель Сент-Экзюпери, хорошо понюхавший воздуха над Андами, но, по словам его же коллег, особо не хватавший звезд в своем ремесле.

 Они все были в авиации как бы вскользь, между делом, всего по несколько лет. Они не летчики, по большому счету; они – писатели, когда-то имевшие возможность посидеть за штурвалом, кто больше, кто меньше. Больше всех, конечно, Экзюпери, он и погиб в воздушном бою. Но все они  – в первую очередь, писатели-философы, ну, затрагивающие иной раз и авиационную тему.

 Но настоящего, стопроцентного ездового пса, зарабатывавшего на жизнь единственно штурвалом, десятилетиями, изо дня в день, а потом попытавшегося все это описать, – в мировой литературе не было и нет. Кроме бесталанного Ершова. И это признают безусловно. Так надо ж держать марку.

 Галлай, Маркуша, Шелест, Гарнаев, Попов, – этот список испытателей, написавших свои книги,  можно продолжать долго. Но Гарнаев правильно тогда на форуме сказал: сравнивать испытательскую работу с ямщиной нельзя – у нас совершенно разные виды деятельности. И даже сам решил переквалифицироваться в линейные пилоты под старость. Наверно, хочет лично  вкусить ездового хлеба и потом описать его.

 Горыныч тут ссылается на книгу Андриевского, обращает особое внимание на большую работу с нею литредактора, чего, мол, так не хватает Ершову для лучшего восприятия аудиторией.

 Ага, поучи тещу щи варить. Таких прилизанных «мемуариев» – пруд пруди. А я – сам Ершов, у меня свой стиль, я не беспомощен и прекрасно обхожусь без редакторов и корректоров. 

 Книга Андриевского вышла в Питере тиражом 2000 экз. Где ж мне ее у нас найти.  Разве что заказать через интернет-магазин? Стоит ли она того? Я больше отзывов о ней нигде не встречал, а Горыныч об ней аж захлебывается, и это настораживает. Раз ему не по сердцу мои «Раздумья», то стиль любимого им Андриевского, скорее всего, будет не совсем по душе мне. Ну, просто  разное у нас восприятие.

 Если бы Андриевский был так же замечен публикой, как Ершов… хотя он не рискнет выложить книгу в сеть, а значит, не дождется массового прочтения: так, несколько тысяч читателей, половину из которых она и не зацепит.



 31.01. 

 Немножко вчера полетал на Цесснах,  вертолетах и Дугласе.

 За месяц на Либ ру меня прочитало больше 5000 человек. Отзывы, в основном, хорошие. Рейтинг дневников держится в пределах 8,4, уже более 90 оценок, ниже 8 практически и не было.


 1.02. 

 Я не знаю, кто составляет рейтинги у Мошкова. Но вот что обращает на себя внимание. Если мои дневники по рейтингу оценок находятся в первой тройке Тор-40, то и в рейтинге посещаемости я занимаю 14-е место. Причем, по темпам посещаемости – в иной день до 500 человек (рекорд 581), а в среднем, 120 человек в день, – я опережаю вообще всех.  У тех же 14 авторов, кто впереди меня по абсолютному числу посетителей, посещаемость не превышает 50 человек в день, и то, далеко не у многих.

 Кроме того, все эти авторы печатаются здесь минимум год, они набирали очки постепенно; я же влетел как снаряд, за два месяца набрал 7300 посещений, и меня очень интенсивно читают. Я скоро обгоню человек семь: у них всего на сотню-другую больше читателей, чем у меня. Вчера еще я был на 17-м месте, сегодня на 14-м; посмотрим, что будет к концу месяца. Такими темпами я за февраль должен еще набрать тысяч пять читателей.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное