Читаем Дневник графомана полностью

 Но дело не в летной работе, а в настрое на жизнь. Вот таким, как тот мой коллега, я становиться не хочу. Зельдин для меня – пример. Пока живу, надо работать моском, главным мускулом черепа головы, ну и немного таки шевелиться.



 12.02. 

 Выложил и выправил четвертую часть дневников на Прозе; то же и на Либ ру.  Тут же на форуме какой-то мой явный почитатель сообщил всем, что есть четвертая часть.

 «Страх полета» снова на первом месте. Говорю же: игрушки.


 На авсиме продолжилось активное обсуждение моих опусов. Горыныч с Ураном гнут свое; интеллигентнейший Дмитрий Евгеньевич Колесник активно защищает меня, причем, не только как продвинутый симмер и гениальный создатель программы Ту-154, а как достойный человек, неплохо разбирающийся в литературе и искусстве. И с человеком этим я знаком лично, чем немало горжусь, а к оценкам его прислушиваюсь.

 В частности, Дима поделился своими впечатлениями от чтения добытой им пресловутой книги Андриевского, той самой, от которой тащится Горыныч. Характеризует ее, мягко говоря, как неинтересную.  И слава богу:  спасибо, он хоть отбил у меня желание познакомиться поближе с этим автором.

 Уже 17 страниц набралось у них окололитературной болтовни. Основной вывод, который навязывают эти два моих зоила: это-де не литература, и Ершов, если уж он такой плодовитый, – скорее графоман, чем писатель. И что такой литературой он не завлечет в небо пацанов. И что вообще нынче их литературой в небо не завлечь.

 Да и бог с вами, критики. Не буду же я перед вами оправдываться и что-то доказывать. Собаки лают, а верблюд идет. Я хорошо запомнил, как один такой критик заявлял: «Хотел бы я  знать: хоть кто-нибудь вспомнит имя Ершова года так через два?»


 14.02. 

 «Страх полета» получил еще одну десятку. Я уже почти уверен в том, что книгу массово примут.

 Интересно то, что библиотека Мошкова использует сообщество читателей для оценки одними и теми же цифрами, какими-то баллами, совершенно разные произведения авторов. На одну доску ставятся учебник истории, сборник сексуальных афоризмов и мой «Страх полета».

 То есть: пиши, Вася, для целевой аудитории. Ее для тебя хватит.


 15.02. 

 Вчера позвонил мне Кондаков. Обвешали друг друга сдержанными комплиментами, расшаркались. Сегодня отправлю ему две своих книги, потом еще распечатаю и отправлю «Страх полета».

 Кстати, Кондаков тут добыл себе известную книгу Поправкина, причем с впечатанной туда моей хвалебной рецензией. Ну, Поправкин – дока в самопиаре; я сегодня листал его сайт, убедился, что он умеет вставлять всяко лыко в строку, поэтому не удивляюсь, что он мой отзыв, между делом сброшенный на форум, использовал в изданной книге без моего разрешения. Да бог с ним. У него есть свой читатель, и на здоровье; у меня читатель свой.


 Статистика  на Либ ру та же: по оценкам и по темпам посещаемости  я в первых рядах.  Пик популярности, я так понимаю. Потом, когда мне уже нечего будет предложить читателю, цифры съежатся, и меня обгонят молодые, полные сил и амбиций авторы.


 Черт возьми, разве я мог предполагать, что буду востребован читателем? Разве я такой представлял  свою жизнь на пенсии через восемь лет после ухода на землю?

 Мне бы, дураку, использовать те возможности, которые  неоднократно предлагало телевидение, раскручивать имя, быть на слуху, выплясывать на виду… Глядишь – паблисити продвинуло бы меня к просперити.

 А я стесняюсь. Я не верю в то, что мои способности окажутся адекватны пиару. Нет уж, лучше сидеть в глубинке, неслышимо и невидимо. Потому что за все надо платить, и за раскрутку придется расплачиваться несвободой.

 Когда я в разговоре признался старому школьному товарищу, что отверг все поползновения СМИ, в том числе и первых каналов телевидения… он оторопело замолчал. Видать, боролся с собой, чтобы не вырвались слова: «дурак ты, Вася». Но потом, наверно, понял. Он сам очень ценит эту самую свободу, когда ты никому ничего не должен и не надо постоянно доказывать свою состоятельность, чтобы оправдать авансы.

 У меня ведь за душой больше ничего творческого нет. По идее, надо  бы вот как раз в это время умереть – и памятник будет с эпитафией: «оборвалась жизнь в самом расцвете творческих сил…»

 Либо… тогда всю оставшуюся жизнь доказывать и доказывать, что еще чегой-то могём. Ну, как вот постоянно тусующиеся на телевидении престарелые наши актеры, поэты и другие бывшие властители душ… жалкое зрелище. Уходить надо непобежденным.


 Вообще же замечаю за собой нехорошую черту характера – все возрастающее неприятие людей, пусть даже неординарных: сразу нахожу в них отрицательные черты и отгораживаюсь. Так ведь можно и в гении себя записать.

 А ведь тот же Уран, в общем-то, справедливо замечает:


Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное