Читаем Дневник графомана полностью

 Может, Денис и прав в том, что идет к разуму пилота через расчет, логику и систематизацию. Я всегда шел через эмоции, романтическое увлечение, порыв, чувственную мотивацию. Может, поэтому в рассуждениях Дениса об инструкторском труде отсутствует  (или я не усмотрел) такое важное для меня понятие как показ своими руками. А я с этого всегда начинал.

 Ну, те, для кого пишет Окань, – другое поколение. Как обидно сказал о них Архангельский:  тупой прагматизм. Ему показывай, не показывай – он не загорится. А вот логически докажи ему, что если он изучит CRM, SOP и другие премудрости, то за это будет получать 150 тысяч… он возьмется,  тупо вызубрит, и будет свято убежден, что без труда не выудишь рыбки из пруда. Мало того, под этой мотивацией в авиацию сейчас ломанулся вал желающих. Они, видите ли, прям с детства были одержимы мечтой…

 Акценты, которые светятся в рассуждениях Оканя, изучившего суть вопроса с применением CRM, показывают, что время романтики кончилось. Нынче другие критерии и рамки. От сих до сих. От параграфа до следующего параграфа. С каждым вторым пилотом – как с новым. Каждый раз брифинг. Недоговоренностей быть не должно. Логично, четко, ясно… дебильно. Оставь эмоции за порогом штурманской. Фтыкайся в гнездо.

 Ну… столп. Столп новой авиации. Столп авиации бизнеса. Менталитет!

 Ну, а раз у меня душа не лежит, то о чем разговор. Я вежливо поблагодарю Дениса, но дам ему понять, что я остался на берегу, а его уж пусть бог бережет в плавании.

 Я все вчитываюсь в обсуждение на форуме  животрепещущих тем. Понимаю (ох как понимаю!) недавно списавшегося на землю Сергея Ивановича: он никак не удержится от реплик, тирад и пикировки. Он – активен. Он еще думает, что как-то повлияет.  Денис, сын, и тот уже стал сдерживаться и не огрызаться на лай шавок, а отец пока в раже.

 А я не повлияю. Я утратил пыл.


 Скорее бы на дачу, дождаться дождя и засесть за дневники.

 Я тут вытащил тетрадки, по 99 год, такая пачка… Даже страшновато стало: какой труд еще предстоит. А ведь труда-то – чисто механически набирать текст.


  Нашелся читатель, который заказал по Амазону мой «Страх полета». Хочет этим меня как-то отблагодарить за бесплатно выложенные книги в Сети. Да мне это как-то уже не надо.

 Вот читаю двухлетней давности обсуждение моей «Аэрофобии» на авиа ру. Еще проскакивают у оппонентов нотки недоброжелательности, но в 90 процентах отзывов уже одни комплименты. Кажется, это все было лет десять назад. Я тогда еще был полон сил и желаний. Теперь у меня есть авторитет в авиации, но нет вдохновения. Дай бог  вымучить дневники, и всё.

 Десять лет назад я только решился начать на коленке фрагменты своих «Раздумий». Десять лет… Я уже и тогда был в возрасте, что же говорить сейчас. Хотя в середине этого периода  как будто вся моя зажатая молодость вернулась в одночасье и выплеснулась во всю мощь… но это было всего один год. Потом было только хуже и хуже. А сейчас все ушло. 

 Никакого расставания с небом. Никаких болезненных переживаний по этому поводу. Небо – это для меня отнюдь не махание крылышками, а нечто гораздо большее, целый мир чувств. И это навсегда осталось со мной.

 Боязнь расставания с полетами свойственна именно таким ограниченным летчикам, каким был и я десять лет назад. Ручка-газ-получка.

 Сколько летчиков, уйдя на землю, прошло через такие этапы, через которые продрался я, оставив на шипах судьбы клочки собственной души? Многие? Вряд ли. Очень, очень  многие так и остались между штурвалом и шлагбаумом, с бутылкой в руке, не более.

 Валяясь в капитанском кресле и отдав ремесло полета на откуп своему слетанному экипажу, я рос внутри себя, в  размышлениях, которые потом выложил на суд читателей. Разрозненные мысли, записанные между полетами в тетрадки, сконцентрировались именно в последние два года полетов, путем сложной внутренней работы, когда я  лежал за штурвалом.

 Теперь этой работы и следов не осталось, только книги. Я перечитываю их и удивляюсь, как будто вижу в первый раз. Старческий маразм прогрессирует.

 Как потом оценят меня как личность, мне не узнать: природа оградила нас от возможности знать будущее, и это правильно. Если судить по отзывам читателей, то вроде неплохо. Но что из всего этого отстоится, а что всплывет и утечет с пеной?



Август

3.08. 

 Утром Надя разбудила меня сообщением: ночью в Игарке упал Ан-24 Катэкавиа. Погибли 10 пассажиров и бортпроводница, экипаж остался жив, в удовлетворительном состоянии, один пассажир в тяжелом. Повезло еще, что мало пассажиров было.

 Зашел Олег: ему в 2 ночи уже позвонили; ну, сообщил, что узнал.  Бортеханик – красноярец, летал раньше у нас в СиАТе; пилоты же из Самары, что ли. Самолет разломился пополам, загорелся, правда, спасатели быстро потушили. Вроде как летчики и один пассажир сами выбрались из кабины. Девочку-проводницу  жалко: она сгорела вместе с пассажирами. Ну, и бедных пассажиров – само собой. Судьба.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное