Дневник Йона

Тихо. Опять что-то услышал. Пойду посмотрю, что там происходит. Тревожно — но только потому, что нервы все-таки слегка расшатались за время этого галактического одинокого шатания. Но разумом я точно понимаю: у меня определенно глюки, чего, впрочем, стоило бы ожидать по мере приближения к таинственному свету на горизонте.

ночь того же дня

Я видел Сольвейг в капсуле. Самую настоящую. Я трогал ее руки, предплечья, целовал в щеку. Глотал ее слезы.

Но — по порядку. Дело было так: когда днем я услышал шорохи в саду, пошел посмотреть, что там. Она — склонилась над бататом и рыхлила грядку вокруг моей же маленькой тяпкой с канареечно-желтым наконечником. На Сольвейг — бежевый холщовый комбинезон, чуть испачканный землей. Я такого никогда не видел — ни у нее в гардеробе, ни вообще (не интересовался как-то). Под комбинезоном — белая футболка, волосы не собраны — она то и дело откидывает их с лица, чуть раздражаясь. А вот так она делала все время, если забывала дома резинку для волос. «Да чтоб тебя…» — в очередной раз скинула прядку. Разрыхляла Сольвейг (или кто это вообще) образцово — быстро и четко двигались ее ладони в (моих) крутых темно-синих эластичных перчатках с нитрилом. Я стоял ошарашенный и полунаблюдал-полупытался прийти в себя от увиденного минут пять — за это время две небольших грядки приобрели свежий и здоровый вид.

— Какого… — прошептал в конце концов я, — Сольвейг?

— Наконец-то ты пришел, Йон. У меня уже поясница отказывает. Давай оставшимися грядками вечером займемся?

— Что ты здесь делаешь? Или я говорю сам собой?

— Очень удобно, Йо. Сделать вид, что ничего не понимаешь и не знаешь, — на лице квази-Сольвейг появилось выражение злости и отвращения, которого я ни разу не видел у нее настоящей.

Я стоял в смятении, не зная, что думать и что ответить этому странному призраку, который сразу с претензиями и на «ты».

— Милый, ты знаешь, как я тебя ценю, — ее лицо смягчилось. — Как много ты и мы для меня значим. Но, кажется, я ошиблась — в очередной раз…

Ее руки затряслись, и она резким, не свойственным ей движением, сдернула перчатки. Лицо исказилось от боли — с каждым словом ее глаза наливались злостью и слезами:

— Ты такой же тиран, манипулятор и слабак, как все те, кого я встречала раньше. Ты сбежал с Триде, ты не вдохновил меня и не дал мне жизни. Ты только систематически задавливал мою волю… А ведь я в тебя так верила, так поддерживала, выслушивала твое нытье и принимала, скрепя сердцем, все твои надуманные проблемы. Вечно недовольный, вечно страдающий эгоист, говорящий только о себе, и лицемер, по сто тысяч раз на дню раскидывающий ничего не стоящие обвинения… Меня от тебя тошнит. Ты мне врал — я почти уверена, у тебя был кто-то еще, ты же патологический изменник. Что, к слову, не мешает тебе быть жутким скрытым ревнивцем, который пытался контролировать каждый мой шаг. Ты такой же, как все. Нет, ты — хуже. Хуже! Потому что хитрый и умный лжец! Я жалею обо всем, мне без тебя было лучше!..

Сольвейг рыдала, билась, я (наверное, больше по инерции) подошел к ней и крепко обнял, сгреб всю ее, прижал к груди — она пыталась вырваться и продолжала поливать меня обвинениями… Я никогда не слышал от нее такого — и даже представить себе не мог, чтобы она могла столько мне высказать. Я был в шоке от всего сразу, но, пожалуй, даже больше в шоке от того, как во мне отозвались слова этой квази-Сольвейг… Она права, да, и имеет право меня ненавидеть. Она во многом права: я врун, слабак и абьюзер… Мне стало так горько, так больно, так отвратительно чувствовать себя живым. Я сел рядом с ней и тоже рыдал. А потом уснул.

Проснувшись, я нашел себя на том же месте — никакой Сольвейг, конечно, не было. Грядки, однако, были именно такими, какими она оставила их. А рядом со мной валялись мои перчатки, тяпка и… холщовый комбинезон. Чертовщина какая-то.

Я почувствовал, что мои глаза моргают — открываются и закрываются — с трудом. Сколько часов я рыдал? И что это вообще было? Подошел к зеркалу — такого чудовища с варениками вместо глаз я еще там не видел… Какой жуткий… сон? Откуда тогда комбинезон? Откуда ощущение, что я слышал от нее все взаправду? И откуда столько стыда?.. Ведь каждое слово, которое говорила квази-Сольвейг, было именно о том, чего я боялся больше всего на свете.

Сольвейг. Вернись. Прости меня. Я все исправлю. Вернись…

день 227 последней трети 3987 года

Я, кажется, немного отошел от встречи с квази-Сольвейг, но мое воодушевление, оказавшееся так близко, кануло в лету. Если я умру, то — заслуженно. Я был худшим, что с ней могло свершиться, мне так жаль. Надо было уйти раньше — столько раз пытался до нашей встречи, столько об этом думал. Знал, что не могу не испортить всем вокруг жизнь.