Дневник Йона

В один выходной мы отправились к Северному каньону: рассекали чистую и тихую его гладь на бутылочного цвета лодке, напевали наши песни, я фотографировал тебя, а ты спокойно смотрела на бушующие волны вокруг. Я был так счастлив рядом с тобой! И остаюсь твоим, моя дорогая Сольвейг. Даже здесь и сейчас — я уже не знаю, где это «здесь» и когда это «сейчас», но я точно знаю, что ты, на уже далекой от меня Триде, вспоминаешь меня. И я в сплетении звезд будто вижу твой добрый взгляд.

Где ты… Где я… Где экипаж… И когда я увижу свет. Меня накрывает пустота. У меня остаются только воспоминания и сны.

день 43 последней трети 3987 года

Выработал себе «правила жизни» (или уместнее — «выживания»?!), чтобы окончательно не съехать с катушек. Правила, которые должен соблюдать ежедневно, — без режима я рискую впасть в окончательную апатию, а мне нельзя, я точно знаю, что нельзя: где-то меня ждет Земля, а по другую сторону — любимая женщина.

Я встаю в одно и то же время каждый день, завариваю кофе (вернее, его декаф-аналог — очень разбавленный, это пойло, извините, напиток, надо растянуть на как можно дольше), выпиваю кружку за чтением (что-то из художки, для души), потом полчаса на беговой дорожке. Душ. Дальше завтракаю чем-то простым — запасов еще много, не то чтобы супервкусно, но есть хочется все время. Снова читаю (снова для души). Потом принимаюсь за работу, убиваю так часа четыре. Обед обычно готов со вчера, поэтому через час после быстрого обеда тренируюсь. Слушаю три лекции на три разных темы. Поверить трудно, но в этом прекрасном трипе я решил поизучать такие — ммм — науки: философию последней эры, историю техноискусства и даже альтернативную астрономию. Любопытно, ничего не скажешь. Вечером я опять либо читаю, либо смотрю кино. Сон — чаще всего переполненный каким-то сумерками прошлого, отголосками и откликами, какой-то смутной яркостью и наполненностью. Просыпаюсь посреди ночи (ночи? а тут бывает день? усмехнулся) уставшим и сплю еще пару часов, чтобы наконец-то выспаться без этой какофонии образов и символов.

День за днем, час за часом одно и тоже. Совсем неплохо, если подумать. Совсем неплохо! Совсем хорошо!!!

На истерике… Я почти на грани. Хочу все закончить. Каждый день — бой, страшная борьба, я не хочу просыпаться, я хочу заснуть и чтобы больше меня ничего не трогало, и мне не пришлось снова тянуть эту лямку. Гребаный день сурка, у меня больше нет сил тебя проживать. Я ненавижу тебя, ненавижу себя, эту чертову капсулу, эти сраные звезды за стеклом иллюминатора! Я больше не вижу и не понимаю, что здесь хорошо и что здесь правильно, куда мне дальше думать и какие предпринимать действия, спасать себя или послать к чертям все это. Каждый день, господи, каждый день сводит меня с ума, я не хочу проживать еще и еще и еще и еще один такой же! Я знаю, о, спасибо, дорогой мозг, я прекрасно знаю, что могу обрести наконец безупречное тело и развить до сверхглубины толщу собственных знаний, но мне плевать на это — кому это будет нужно тогда, когда меня найдут мертвым под градом тонированного черного металла?!

Так, стоп-стоп-стоп. Ты прав, ты прав, дорогой, именно сейчас у меня есть возможность вырасти до небес и углубиться до самых чудных впадин, рассказать о себе и что-то о себе узнать, прочитать все, что есть и создать что-то великолепное, а может быть, разбить что-то важное. Нет, я не сдамся! Слишком много примеров про суперсилу, слишком много невротического внутри, достигатором был, стоя твердо на тучной Триде, — докажи, что остался собой. Что ж… Приступим.

Кстати, что-то похожее я — как, кажется, миллионы тридеан — испытали это несколько третий назад.

Это было в эпидемию. Помнишь, тогда, еще до то, как мы с тобой нашли друг в друге все, как раз за разом случалось так, что именно ты — со всей необъятной редакции вашей строго-нахальной газеты — именно ты приезжала к нам на станцию. И ты ни разу не искала повода — просто оказывалась рядом, и я был рад тебе. Ты пропала из виду через полгода после нашего знакомства, впрочем, все пропало: всю Триде накрыл страшный мор, все схлопнулось и захлопнулось, вся работа встала, все мы попрятались по домам и хоронили день ото дня своих близких, учились жить в новой реальности и больше уделяли времени себе.

Помню последний день перед тотальным карантином — как специально выходной: концертная какофония из выпавших со всех сторон уличных музыкантов, вино и пиво вместо прибоев и рек, забитые донельзя проспекты, готовый лопнуть от переизбытка отчаянного счастья и теплый, очень теплый персиково-сиреневый закат. Вся планета стояла на ушах. В последний раз перед годичным заточением.