Дневник Кости Рябцева

Все как будто пришло в порядок. Шкрабы делают вид, будто не замечают «союза», а мы словно не замечаем шкрабов. Так как в «союзе» постановлено никаких издевательств над «школьниками» не производить, то мы их и не трогаем, тем более что там больше маленькие, а кто из старших — те принципиально думают иначе, чем мы.

Я изо всей силы гоню с зачетами, чтобы погулять во время зимнего перерыва. Никпетожу сдал за ноябрь. Самое трудное для меня — математика и естественная.

7 декабря.

Ванька Петухов в школу не пришел, и я пошел к нему на квартиру. Оказывается, он лежит весь избитый. А избили его беспризорные, потому что подумали, будто он на них донес и потом была облава. Они у него и лоток с папиросами отняли. Он теперь думает поступать на фабрику, тем более что подростков стали принимать больше, чем раньше. Я спросил его: «А как же с ученьем?» — а он говорит, что подростки работают только шесть часов и им всякие льготы для ученья. У него дома все плачут, потому что он почти что один содержит всех. Мне стало очень тяжело, и я ушел.

8 декабря.

Я проходил по залу, как вдруг разразился бой между «школьниками» и «союзниками». Они на нас напали: дали подножку Володьке Шмерцу. Сейчас же подоспели наши, и началась свалка. Дрались, конечно, понарошку, больше так, баловались. И вдруг влетает Зинаидища, начинает топать ногами и кричать как сумасшедшая: «Перестать, перестать!» Мы, конечно, перестали, а она на нас напустилась, что мы из школы делаем улицу, что такая вражда недопустима и что хваленая самодисциплина «союза» себя показывает. Тогда я не выдержал и говорю, что самодисциплина тут ни при чем, потому что мы не дрались, а просто ладошками по бокам. Но она мне и договорить не дала и заявила, что будет со мной говорить на школьном совете.

Посмотрим, что будет. Я сдал наконец зачет за октябрь по математике. Теперь осталось не так уж много, и я гоню вовсю.

10 декабря.

Было очень весело, потому что во время большого перерыва мы, все «союзники», выскочили на двор и стали играть в футбол. Погода довольно теплая, а снег утоптанный, поэтому играть было легко. А «школьники» смотрели на нас с завистью: им тоже очень хотелось играть, но по ихним, школьным, правилам футбол до весны запрещен, — на школьном дворе, по крайней мере. В другие игры можно играть, которые физкультурщик показывает, а в футбол нельзя, потому что, как говорит Зинаидища, «футбол вредно отзывается на занятиях».

Кончился перерыв, а мы все играли… Жалко, что рано темнеет, а то бы так без конца и вкалывал бы. Я забил десять голей, — играю крайнего правого. Сначала играли девчата, а потом, когда организовалась правильная команда, девчат выставили.

11 декабря.

Третьего дня я видел Черную Зою и Лину Г., что они выходили из церкви, а вчера было заседание ячейки, на котором постановили усилить в школе антирелигиозную пропаганду. По этому случаю я пришел в естественную лабораторию, когда там было народу довольно порядочно, и спрашиваю Елникитку:

— Елена Никитична, объясните мне, пожалуйста, насчет бога: есть бог или нет?

— Я, — говорит, — один раз вам уже, Рябцев, сказала, что для кого есть, а для кого нет. Это личное дело каждого.

— Нет, а вообще?

— Общего взгляда не существует.

— А по естественной истории как: существует или нет?

— Естественная история религиозными вопросами не занимается.

Так я и откатился ни с чем, но Елникитку на свежую воду выведу. Пошел по коридору, как вдруг меня догоняет Черная Зоя и говорит:

— Погоди!

Я остановился, а она вся пригнулась, сгорбатилась и говорит шепотом.

— Я тебя, — говорит, — ненавижу и не считаю за человека, а все-таки, как мне тебя жалко, я тебя предупреждаю, что тебе это даром не пройдет и тебе отвечать придется.

— Кому же это я буду отвечать?

— Там узнаешь кому. Святые ангелы от тебя отступились.

Я как захохочу, прямо животу больно стало!

— Передай, — говорю, — святым ангелам от меня в подарок! — И шлепнул ее по спине.

Она запаровозила — и от меня! Я, конечно, гнаться не стал: не люблю я ее, прямо терпеть не могу. От нее церковью пахнет, постным маслом каким-то.

12 декабря.

Сегодня пришлось мне расстаться с милым моим товарищем Ванькой Петуховым. Он пришел в последний раз, — поступает на фабрику. Я было стал ему рассказывать, как у нас в школе дела, но видно, что его уже это не интересует. Синяки у него зажили. Получать он будет двадцать три рубля шестьдесят копеек.

— На папиросах, — говорит, — больше не наработаешь.