Дневник Кости Рябцева

Сегодня была общая радость, потому что в школу из коллектора привели Алешку Чикина. Мы долго кричали «ура» и его качали. Потом было собрание учкома, которое постановило отправить его к отцу, а с ним вместе, для переговоров, меня и Сережку Блинова. Алешка очень худой и бледный и все молчит. Должно быть, ему жилось несладко что в беспризорных, что в коллекторе. После занятий мы его повели к отцу. Приходим — отец трезвый, сидит и ковыряет шилом сапог, а мать шьет. Мать, как увидела Алешку, сейчас же завыла. А Сережка говорит отцу:

— Вот, гражданин Чикин, мы привели к вам вашего сына. Школа берет за него ручательство на себя, что он будет учиться и вообще вести себя хорошо. Только школа требует, чтобы вы его не били.

Чикин-отец положил шило и говорит:

— Никакого полного права вы не имеете мешаться в мою жизнь! Захочу — убью, захочу — живым оставлю. А только он в вашей школе воровать начал, значит, вы его и обучили.

— У нас в школе воровать не обучают, — отвечает Сережка, — а если он проштрафился, то этого больше не будет. Только вы имейте в виду, гражданин Чикин, что, если вы его хоть пальцем тронете, вы будете иметь дело со всей школой и, кроме того, попадете под суд.

Мы, когда вышли, нарочно постояли с Сережкой под окном: видели, как мать Алешку кормила, а отец с ним разговаривал как будто ничего. Мы успокоились и ушли.

19 декабря.

Шел в школу и на улице встретил Лину Г. Вот она подходит ко мне и говорит:

— В последний раз тебя спрашиваю: будешь ты со мной разговаривать или нет?

— В последний раз тебе отвечаю, что так же, как со всеми девчатами.

Она сейчас же откатилась. Вот дуреха-то! Никогда в жизни она меня не спрашивала, а теперь вдруг прилезла: «в последний раз». Она сама от меня отсела, и теперь вдруг разговаривай с ней! Это, должно быть, на нее Черная Зоя влияет. Нет, некоторые девчата есть — просто сумасшедшие. А в школу пришел — там все сидят по лабораториям и зубрят. Я стал ходить по ребятам и расспрашивать, как дела. Оказывается, у огромного большинства зачеты за декабрь не готовы, как и у меня. А у половины, по крайней мере, и за ноябрь еще не сданы. Тогда я набрал ребят, мы пошли в уборную, курили и обсуждали один проект.

21 декабря.

Я сегодня просижу хоть до пяти часов утра, но постараюсь все записать, как было.

Дело в том, что мы еще третьего дня решили покончить с Дальтоном и вчера почти весь день приготовлялись. Сегодня, когда ребята стали собираться в школу, на всех стенах были развешаны надписи и просто записки:

— Долой Дальтона!

— Ко всем чертям буржуя Дальтона!

Ребята, конечно, были все очень рады. Мы сейчас же к пианино — разучивать новую песню. Ее сочинил я:

Пусть кровь наша стынет
И слышится стон:
Да сгинет, да сгинет,
Да сгинет Дальтон!!!

А когда стали подходить шкрабы, их встретили этой песней. Шкрабы, словно ничего не знали, разошлись по лабораториям. Но никто сдавать за декабрь не пошел, хотя у некоторых было приготовлено. Вместо сдавания все ребята выскочили на двор. Там уже мы приготовили чучело из соломы, в драной шляпе, и на шее у чучела висела надпись: «Это — лорд Дальтон». Чучело поставили посредине двора так, чтобы из окон было видно, принялись плясать вокруг него и петь «Карманьолу». Потом чучело подожгли. Прибежал дворник, но когда увидел, что опасности нет, он тоже с нами смеялся. Чучело полыхало ярким огнем, с треском и блеском. А мы пели. Потом мы запели еще песню:

Ты буржуй, проклятый лорд!
Уходи ж, паршивый черт!

И с пением ввалились в школу. Там нас все шкрабы ждали, и в зале Зин-Пална спросила нас, хотим ли мы общее собрание или мы так уж настроены, что лучше разойтись по домам. Хотя некоторые маленькие кричали, чтобы по домам, но мы захотели общее собрание. Тогда дали звонок на общее собрание. Перед собранием я пошел в уборную, и вдруг вижу — в коридоре валяется записка. Я ее поднял и прочел: