Дневник Кости Рябцева

Инспектор начал с того, что объявил всем о всеобщей ревизии всей школы, причем в ревизии должен принять участие представитель как от шкрабов, так и от ребят. Мы долго кричали, но большинство было за Сережку Блинова, а от шкрабов вошла почему-то Елникитка.

Среди ребят сейчас же распространился слух - я уже не знаю, откуда он там явился, - что на нашу школу был подан донос и что будто бы в этом доносе говорится, что у школы буржуазный уклон и что шкрабы не соответствуют своему назначению. Я страшно возмутился, но часть ребят стала между собой перешептываться, среди них был младший брат Сережки Гришка Блинов. Я сейчас же направил кое-кого к этим шептунам: через пять минут узнал, что в случае расследования они хотят заявить на шкрабов разные несправедливости, что будто бы наши шкрабы держат себя как педагоги старой школы. Я начал громко агитировать за противоположное, но большинство ребят не примыкало ни ко мне, ни к ним, а держалось выжидательно.

Гришка Блинов засыпался по обществоведению, математике и русскому языку и поэтому остался на второй год во второй группе.

26 июля.

Ревизионная комиссия заседает в учительской. Конечно, нам ничего не говорят, а Сережка Блинов держится так, словно только объелся пшой. В партии Гришки Блинова народу прибавилось, а у меня осталось все столько же. Когда я проходил мимо аудитории, то заглянул туда и увидел, что там сидят Сильва и Володька Шмерц вдвоем. Я хотел было их спросить, за кого они, за меня или Гришку Блинова, но потом оставил их в покое. Потом, когда отошел уже несколько шагов, вспомнил, что раньше во всех таких затруднительных случаях Сильва была моим верным товарищем и помощником, а теперь мне опереться не на кого. Мне стало очень горько и обидно, потому что перед Сильвой я никогда ни в чем не был виноват, - не виноват и теперь. Я долго ходил по школьному двору, потом пошел домой, но нигде не мог найти себе места.

Что она могла в нем найти?

27 июля.

Был у Марии. Противно и противно.

28 июля.

Написал стихи, хотя это очень глупо.

Мне вспомнился весь разговор твой умный

И наш контакт немой средь этой школы шумной...

Пускай с другими ты ведешь беседы,

С тобою полон я, а без тебя я пуст.

Что это - хорошие стихи или плохие?

29 июля.

Инспектор вызывал кое-кого из ребят и расспрашивал о взаимоотношениях с ребятами. Шкрабы все эти дни ходят страшно взволнованные. Приехал Никпетож, стал меня расспрашивать, а я не умел ничего ему толком рассказать, потому что у меня голова другим занята.

- Это возмутительно, - сказал Никпетож, - что инспектор поступает таким образом. Он должен был бы прежде всего созвать школьный совет.

Почти сейчас же после этого разговора меня вызвали к инспектору. Там, кроме инспектора, сидела страшно бледная Елникитка и с опущенными глазами - Сережка Блинов.

- Скажите нам, товарищ Рябцев, - сказал инспектор, - что вы знаете об отношениях вашей заведующей с ребятами?

- На школьном совете я вам отвечу, товарищ, - ответил я.

- У меня есть полномочия, - говорит инспектор.

- Вы вот их школьному совету и предъявите, - сказал я и ушел.

После этого я разыскал Черную Зою и говорю:

- Ты помнишь, что ты сказала мне весной?

- Да, помню, - отвечает Зоя и глядит на меня во все глаза.

- Значит, я на тебя вполне могу положиться. Вот прочитай эти стихи, они не к тебе относятся, - скажи свое мнение.

- Что не ко мне-то, я хорошо знаю, - протянула Зоя и стала читать про себя стихи. Читала она очень долго, несколько раз, - видимо, обдумывая каждое слово.

Мне, конечно, было очень интересно знать ее мнение, а она молчит. Наконец я спрашиваю:

- Ты что же, их наизусть выучить хочешь?

И тут я увидел, что она потихоньку ревет. И вдруг говорит скороговоркой:

- Ты не имел права давать мне эти стихи, раз они посвящены другой...

Я взял листок у ней из рук и тихо отошел. Черт их поймет, этих девчат!

А в гимнастической лицом к лицу столкнулся с Володькой Шмерцем и Сильвой. Я пропустил их мимо себя и говорю вдогонку:

- За битого двух небитых дают.

- Ты что лезешь, Рябцев? - отвечает Володька. - Я к тебе не лезу.

- Так с точкой, - сказал я и пошел. А Сильва стоит и смотрит на меня удивленно.

30 июля.

Ревизионная комиссия все продолжается, и говорят, что шкрабы послали в центр протест, и говорят, что будто бы даже демонстративно хотят уйти из школы. Я говорил кое с кем из ребят, и мы решили предпринять свои шаги.

А со мной было вот что: я пошел к Громовым и опять застал Марию одну. Когда она меня хотела облапить и стала говорить, что я свинья, что долго не бываю, то я ей ответил:

- Я думаю, что все это половая извращенность.

- Да почему? - спрашивает она, выпучив глаза.

- Пойдем, я тебе кое-что прочту, - сказал я, и мы вышли в сад.

Там я вытащил и прочитал ей вслух ту бумагу, которую я свистнул в СПОНе. Мария вся покраснела и говорит:

- Это еще что за гадости?

- А мне с тобой тоже гадостно.

- Да почему? - говорит Мария, и даже сквозь пудру видно, как у ней нос покраснел. - Я думала - тебе приятно.

- Нет, - сказал я решительно, - не хочу я в жизни быть каким-нибудь психом. Прощай!

- Ты глупый мальчишка, и больше ничего.

- Так с точкой.