Дневник лабуха длиною в жизнь (СИ)

– Что делать, если на моем участке кто-то захочет убежать через забор?

– Завтра с вышки и увидишь. Это невозможно!

– А если все же? – допытывался я.

– Ну а если все же… – продолжая улыбаться, ковыряясь грязным мизинцем в носу, сбрасывая, предварительно рассмотрев, «козу» под стол, сержант учил: – Стреляй на поражение, но только если он уже на заборе… и знай: если он упадет назад в зону – у тебя будут неприятности.

– А если он упадет туда, куда надо?

– Тогда получишь отпуск или благодарность – хлопнул меня по спине сержант.

Вышка оказалась не таким уж плохим делом. Никто не достает. Есть время побыть наедине со своими мыслями. Возвышалась вышка высоко над забором с колючей проволокой. Перед вышкой со стороны зоны – три ряда колючей проволоки. Между забором и первым рядом бегали овчарки. С обратной стороны забора – еще два ряда колючей проволоки. Если учесть, что мы, «попки», маячим на вышках – убежать из этой колонии представлялось невозможным. Курить на посту не разрешалось, но все курили. На вышке была рама с проволочной сеткой, которая, будучи открытой, упиралась в палку. Если какому-нибудь зеку захочется покуражиться и чем-нибудь запустить в часового, нужно было ударить по палке, рама с сеткой падала, и – «попка» в безопасности.

Мой первый день пришелся на двадцать третье декабря. Скоро Новый год. Где Ира будет его встречать?

Десять дней счастья

Тридцатого декабря я понял, что не зря учился музыке. К нам во взвод приехал капитан Сокол. Зашел к лейтенанту Точильному в комнату. Свободные от караула солдаты разбирали и собирали автоматы. Минут через десять меня позвали. Я по уставу доложил о прибытии и встал «руки по швам».

– Вольно! – скомандовал лейтенант. – Повезло тебе, что ты музыкант, рядовой Шик. Значит, так, вот тут капитан Сокол просит отпустить тебя до десятого января.

Я хлопаю глазами и не могу понять, что происходит.

– Ты знаешь Дмитрия Ольшанского? – вмешался капитан.

Ольшанский когда-то был танцором, а потом и балетмейстером Прикарпатского ансамбля песни и пляски. Выйдя на пенсию, Ольшанский руководил самодеятельным танцевальным ансамблем «Дружба» при клубе госторговли. Будучи на четвертом курсе, я подрабатывал у него аккомпаниатором, и у нас сложились хорошие отношения.

– Знаю.

– Дима мой старинный приятель, и он очень просил меня… в общем, он хочет, чтобы ты с ним отработал новогодние утренники для детей военнослужащих при доме офицеров. Хочешь? – спросил капитан.

Не веря ушам своим, я живо выпалил:

– Да, да, конечно, хочу!

– Завтра пойдешь домой переночуешь, а утром первого в гражданском, с баяном, в десять утра, чтобы был в Доме офицеров. Понял?!

– Так точно! – отчеканил я с улыбкой до ушей.

– Все остальные дни ночевать будешь при штабе полка, в роте обеспечения на улице Пушкинской. Знаешь где это?

– Да! То есть так точно, товарищ капитан!

Я был счастлив, как тот поросенок, которого в последний момент решили не резать, давая возможность превратиться в большую свинью. Неужели я завтра буду встречать Новый год с семьей и буду с Ирой десять дней подряд?! На радостях раздал ребятам свои запасы сигарет. Посыпались вопросы:

– Ты что, бросил курить? Чего вдруг? Чего лыбишься, как придурок?

– Завтра, ребята… – начал я медленно и тут же заорал: – Буду встречать Новый год с семьей! Дома!

– Псих какой-то.

В общем, быстро и коротко рассказал ситуацию, что я, мол, музыкант, и меня просят поиграть детские утренники, что живу во Львове и завтра иду домой.

– Ну тогда одними сигаретами не отделаешься!

Обещал чего-нибудь притащить.

Последний день уходящего 1964 года был прохладным и бесснежным. После подъема, пробежки и зарядки лейтенант подозвал меня.

– Иди приведи себя в порядок и вали к жене! – с доброй улыбкой приказал он.

– Есть валить к жене! – козырнул я и умчался на троллейбусную остановку.

Всю ту пару километров езды с лица не сходила придурковатая улыбка. Все это было так неожиданно и так здорово! Некоторые улыбались солдатику, кто-то смотрел с подозрением. Видимо, и впрямь выражение на моем лице было, как у «человека, который смеется». Дома меня не ждали. Ира знала, что я должен заступить на вахту с тридцать первого на первое, и, грустная, занималась ребенком. Мама открыла дверь.

– Ой! Эдинька! – ахнула она.

Отец с Лёней завтракали на кухне. Я их не видел два месяца, но как же за ними соскучился!

– Где Ира?

– Там, – кивнул папа в сторону комнаты.

Ира слышала мамин возглас и уже шла на кухню, за ее руку держался и топал ножками десятимесячный Виталька. Я рассказал им о ситуации, об утренниках на десять дней.

– Тебе идет военная форма, – сказала мама, окинув меня любящим взглядом.

– Хорошо тебе, – вставил Лёня, которому было уже шестнадцать.

Мы с Ирой заскочили в комнату, там наконец обнялись и поцеловались. Мама успела поставить на стол тарелки с яйцами, докторской колбаской, белый хлеб с маслом, что и было проглочено мной молниеносно и запито сладким какао.

– А я смогу с тобой ходить на утренники? – спросила жена.

– Уверен, что сможешь, почему же нет?

– Давай сейчас пойдем прогуляемся.