Дневник лабуха длиною в жизнь (СИ)

В небольшой каптерке без окна находилось все необходимое для поддержания чистоты в казарме. На длинном шнуре над маленьким столиком висела лампа. С внутренней стороны дверь закрывалась на маленький крючок. Достав из кармана сверток, я разложил на столике разорванное на мелкие кусочки письмо. Положил рядом мамин пинцетик, спички. Достал ноты, прихваченные из дому, на которых собирался раскладывать головоломку. Это были «Цыганские напевы».

«Письмо! От кого оно? Почему Ира расправилась с ним?»

Тупо уставился на клочки. В сердце закрался неприятный холодок. Тряхнув головой, я вышел из оцепенения, глаза сфокусировались на клочочках письма. Предстоит нелегкая задачка – собрать эту загадку, этот секрет и узнать приговор! Окуная спички в клей, я смазывал те кусочки, что уже сложились в предложения. Увлекся работой, руки не дрожали. Хорошо, что письмо написано на одном листке и не очень длинное. В казарме тихо. Иногда во сне покашливали солдаты. Я вспотел от напряжения и от нехватки воздуха в каптерке. Пять утра – в шесть на вышку.

Письмо было адресовано не ей – это она писала Игорю Дранику! Решила не посылать и порвала. Если бы лейтенант не отпустил домой, то кто-нибудь спустил бы воду и все пошло бы по-другому!

Жена писала, что он стал к ней равнодушен, стал реже ее видеть, ей скучно без него и плохо.

Меня пробила дрожь. Начали подрагивать руки. Сердце сжалось. «Не может быть! Ира, моя Ира была с другим?! Они наверняка целовались! Он ее ласкал! Она его ласкала и отдалась ему – этому уроду! Нет, нет, не может быть! Не может! А ведь он мой хороший товарищ! Что делать?! Как жить?!»

Сержант заорал:

– Подъе-е-ем!

Глубоко вздохнув, я быстро все спрятал в чехол баяна. В шесть заступил на пост. Закурил. Потом вторую, за ней третью. Меня подташнивало, то ли от усталости, то ли от сигарет, а может, и нервишки разыгрались. Соорудил себе стульчик из автомата. Сел. Внезапно накатила глухая тоска и стало познабливать.

Я обвел взглядом серую, несчастную, грязную зону. Дышать стало тяжело. Стал ходить по вышке. Восемь шагов. По два шага у каждой из сторон. Походил минут десять, делая глубокие вдохи и выдохи. Как будто полегчало. Воображение подкидывало картины их объятий, поцелуев и всего остального. Разболелась голова. Мне еще три часа стоять – быстрей бы обнять подушку! Нужно успокоиться. Опять сел на автомат. «Как же мне теперь жить? Я так не могу, не хочу! Мне так больно! Как она могла?! Моя Ира, как ты могла?! Я не хочу жить!» Я встал и внимательно, как будто видел впервые, посмотрел на автомат.

Ну что же, это выход! Будет быстро и не больно. Приоткрыл рот. Вставил дуло. Холодный метал коснулся зубов. В мозгу прокручивалась картина моих похорон. Ира идет за гробом, громко плачет и кричит: «Я во всем виновата! Я! Я!» Идет вдоль выстроенных в шеренгу моих и ее родственников, друзей и знакомых. Каждый карающим перстом тычет в нее… Она медленно растворяется в белом мареве…

Мокрый туман застлал глаза. Капнуло на дуло автомата. И вдруг где-то глубоко во мне шевельнулась и стала постепенно разрастаться ярость: «Почему я должен убивать себя?! Убью их! Обоих! Убью, отсижу, а их не будет! Визуально, что такое зона, уже имею понятие. Надо обдумать варианты отмщения».

Вытащил дуло изо рта. Закурил. В груди давило. Сделав несколько глубоких вздохов, я достал из штанины припрятанную «Selga». Пробежали четыре несчастных часа. В караульной ребята укладывались поспать на три часа и пятьдесят пять минут. Я бросил свой полушубок на кровать, рядом поставил автомат и стал разуваться.

– Эй ты, салага! Да, да, ты! – указывая указательным пальцем в моем направлении, рявкнул «старик» родом из Восточной Украины.

– Ты это мне?! – я поднялся, понимая, к чему это.

Недавно один молодой «принимал присягу». Били его по голой заднице длинной железной лопаткой для переворачивания котлет. До крови.

– Да, салага! Ты! Снимай штаны! – с угрозой двинулся ко мне солдат.

Не самый удачный момент для принятия мною присяги.

Сделав шаг к автомату, я с угрюмым предупреждением произнес:

– Если ты, сука, е… твой рот, подойдешь! Убью!

Боюсь, что в эту ночь – убил бы. К счастью, кто-то из ребят сказал:

– Да х… с ним! Оставь его, дай поспать!

Внутренняя дрожь не давала заснуть. Слушал разговоры солдат.

– Слыхали, ребята, один зек прибил свой х… большим гвоздем к табуретке? – сказал кто-то.

– Шо он, дурной?!

– Да не-е, хочет попасть в больницу отдохнуть.

– Тут один, – начал кто-то, – по этой же причине полгода тому сожрал кровать!

– Да шо ты гонишь, – раздался голос, – как можно сожрать кровать?

– Очень просто. Он разобрал сетку, на которой лежит матрас, на мелкие части и проглотил.

– Шо кровать, – подхватил следующий, – тут один отрезал от бушлата железные пуговицы и пришил их себе на голую грудь, в два ряда.

Под эти разговоры я забылся сном.