Дневник Мариэтты Шагинян

В "Дневнике писателя" недостатки метода эпохи Ренессанса выступают на каждом шагу. Вот писательница работает над очерком о Вяндраской опытной животноводческой станции. Очерк уже в редакции; и только здесь автор получает указание на статью бригадира той же станции Элизы Блумфельдт, недавно появившуюся в журнале. Прочитав эти страницы. Мариэтта Шагинян находит недостающее ей звено, "то, чего я не знала и о чём з статье не упомянула". Чего же не знала Мариэтта Шагинян после посещения Вяндраской опытной станции? Не знала она, при помощи каких приёмов ухода за животными на этой станции добиваются от каждой коровы по 6390 литров молока. Короче говоря, Мариэтта Шагинян не знала главного. К счастью, нашлись добрые люди в редакции и во-время указали автору доступные источники для проверки его впечатлений. В противном случае очерк мог появиться без "недостающего звена".

Давно известно, что не ошибается только тот, кто ничего не делает, а так как Мариэтта Шагинян очень деятельна, то ошибаться она, конечно, может. Нехорошо, что автор "Дневника писателя" настаивает на этом праве и даже слегка рисуется своей беспечностью перед молодыми публицистами.

Описывая красоту эстонской природы в августе, Мариэтта Шагинян не преминула сообщить о "голубых коврах цветущего можжевельника". Работница Тартуского архива поправила автора: дело в том, что можжевельник цветёт ранним летом и притом в лесах, а так как он довольно высок, то его кусты не могут создать впечатление стелющегося ковра. Ну что ж, исправили можжевельник на вереск. Очерк пошёл в редакцию газеты, но здесь литературный секретарь объясняет писательнице, что вереск никогда не цветёт голубыми цветами. Пришлось переделать голубое на розовое.

Не правда ли, загадочная история? Какого же цвета были те цветы, которые своими глазами видела Мариэтта Шагинян в Эстонии? Да были ли вообще цветы, может быть и цветов-то не было? Сама писательница объясняет это недоразумение следующим образом: "Я так была загипнотизирована собственным убеждением, что вижу можжевельник, что просто не увидела действительного цвета, временно на него ослепла". Удивительный, ещё не описанный в научной литературе случай! По мнению Мариэтты Шагинян, "в профессии газетчика часто случается такая утеря непосредственности", или иначе: "Смотрю и глазам своим не верю".

Здесь автор начинает учить молодых людей и учит их неправильно. Хорошо, что писательница сама рассказывает о своих грехах, но нельзя согласиться с её желанием сделать эти грехи профессиональной особенностью газетных работников. Читатель должен быть уверен в глазах газетчика. Если не было цветов и музыки - не пишите, что они были.

Мариэтта Шагинян объясняет молодым публицистам, что не следует обижаться на исправления, которые вносятся в рукопись при подготовке её к печати. Она картинно описывает свои собственные мытарства на разных этажах редакционного здания. Да, обижаться, конечно, не следует. Но почему бы не сделать другой вывод, ещё более полезный для молодых авторов: никогда не пишите своих очерков наспех, не допускайте "утери непосредственности" во время поисков материала, проверяйте свои слова и заключения, не полагаясь на то, что вашу рукопись исправят в редакции.

Если в редакции исправили заблуждения автора - это хорошо, как же иначе? Но ещё лучше, если автор с самого начала заботится о том, чтобы его не нужно было исправлять. Вы скажете, что стремление к идеалу не гарантирует от ошибок. Хорошо, так стремитесь, по крайней мере, к этому идеалу, не оставляйте заранее места для редакционной "работы с автором". Это не наша забота - место всегда найдётся. Рассуждать на тему о неизбежности редакционных переделок - значит портить литературу. Автор, который знает, что его всё равно будут подвергать рубке лозы, не станет писать хорошо. Редактор, который знает, что автор всегда приносит сырой материал, не будет уважать чужую мысль и язык. Все будут правы, но в результате получится не литературное произведение, а нечто совершенно особое, новая разновидность письменности, словом, то, что называют писаниной.

Писанина отличается удивительными свойствами. Во-первых, она неподражаема, как сложный узор на полу, оставленный множеством ног. Во-вторых, всё в ней как будто правильно, подлежащее и сказуемое на месте, цитаты приведены в надлежащем количестве, но мысль не задерживается на этих фразах, не может найти себе точки приложения, ей не за что зацепиться, и она скользит мимо полезного смысла статьи, если он есть. Писанину невозможно читать, и, действительно, её никто не читает, кроме заинтересованных лиц. Писанина - худший враг литературы, это общественное бедствие.

И потом, разве всё это гарантирует от ошибок и недостатков? Если верить Мариэтте Шагинян, только в последнем туре, уже перед самой машиной, автор начинает понимать, что его мало правили в редакции. Он подзывает дежурного редактора и с мефистофельской иронией ему говорит: