Дневник Марии Башкирцевой

Пятница, 4 января. Как странно, что прежнее создание так славно уснуло! Ничего почти от него не осталось, только воспоминание, мелькающее время от времени и пробуждающее прошедшие горести; но через минуту я уже думаю о… о чем? Об искусстве?.. Просто смех!

Так это окончательно? Я так долго и так страшно искала этого выхода, этой возможности существовать, не проклиная целыми днями себя и все мироздание, что едва верю тому, что нашла эту возможность.

Благодаря моей черной блузе, во мне есть нечто, напоминающее Марию Антуанету в Темпле.

Я становлюсь мало-помалу такой, какой желала быть. Уверенная в себе, спокойная по внешности, я избегаю всяких сплетен и пересудов, и делаю мало бесполезного.

Словом, — мало-помалу я совершенствуюсь. Только условимся хорошенько в слове «усовершенствование»: я говорю о личном усовершенствовании.

О, время!.. На все-то оно нужно!

Когда нет других препятствий, время чувствуется сильнее, чем когда-либо, кажется ужасным, раздражающим, подавляющим…

Впрочем, что бы ни случилось, я чувствую себя более подготовленной, чем прежде, когда меня приводила в бешенство необходимость сознаться, что я не вполне счастлива…

Воскресенье, 6 января. Прекрасно! Я разделяю ваше мнение; время идет, и было бы в сто раз приятнее проводить его, как я предполагала раньше; но так как это невозможно, подождем результатов от моего таланта; всегда успею…

Мы переменили помещение; теперь мы на avenue d’Alma, 67. Из моих окон видны экипажи, проезжающие с Champs Elys'ees. У меня отдельная гостиная — мастерская.

Дедушку пришлось перенести; это было так грустно!.. Когда его принесли в его комнату, мы с Диной окружили его и прислуживали ему, и бедный дедушка целовал нам руки.

Моя спальня напоминает мне Неаполь. Время путешествия приближается и я чувствую, что благоухание прежней праздности охватывает меня… Напрасно!..

Понедельник, 7 января. Верить или не верить в будущность художницы??. Два года — еще не смерть, а через два года можно опять начать праздное существование, театры, путешествия. Хочу быть знаменитой!..

И буду.

Суббота, 12 января. Валицкий умер сегодня в два часа ночи.

Вчера вечером, когда я зашла повидать его, он сказал мне, полушутливо, полугрустно: «Addio, signorina», — чтобы напомнить мне Италию.

Быть может, это в первый раз в жизни, что я проливала слезы, свободные от эгоизма и досады.

Есть что-то особенно раздирательное в смерти существа совершенно безобидного и доброго; точно добрая собака, никогда никому не делавшая зла.

К часу он почувствовал облегчение, и все разошлись по своим комнатам; одна тетя оставалась там, когда он вдруг стал задыхаться до такой степени, что должны были брызнуть ему водой в лицо.

Несколько очнувшись, он приподнялся, потому что хотел непременно пойти проститься с дедушкой, но едва выйдя в коридор, он успел только три раза перекреститься и закричать по-русски: «Прощайте»! — так громко, что мама и Дина проснулись и прибежали в то время, когда он уже упал на руки тети и Трифона.

Я не могу отдать себе отчета, мне кажется это невероятным; это так ужасно!

Валицкий умер! Это незаменимая утрата; трудно представить себе, чтобы подобный характер мог существовать в реальной жизни.

Он был предан нашей семье, как собака, и притом совершенно платонически. О, Боже мой!

В книгах иногда встречаешь таких людей… Да услышит он мои мысли; я надеюсь, что Бог позволяет ему чувствовать все, что о нем говорят и думают. Пусть-же услышит он меня оттуда, где теперь находится, и если ему было когда-нибудь за что на меня пожаловаться, пусть простит меня ради глубокого уважения, моей искренней дружбы и огорчения, идущего из самой глубины души!

Вторник, 29 января. Я так боялась конкурса, что бедной Розалии стоило неимоверных усилий поднять меня с постели.

Я ожидала — или получить медаль, или остаться между самыми последними. Ни того, ни другого! Я осталась на том-же месте, как два месяца тому назад.

Была у Бреслау, которая все еще больна.

Вторник, 12 февраля. Сегодня вечером у итальянцев давали «Травиату»: Альбани, Капуль и Пандольфини. Крупные артисты; но мне не понравилось. Однако в последнем акте я уже не чувствовала желания умереть, но я говорила себе, что мне предстоят страдания и смерть именно тогда, когда все могло бы уладиться.

Это предсказание, которое я сама себе делаю. Я была одета `a la b'eb'e, что очень красиво на тонких и стройных фигурах: белые банты на плечах, шее и открытых руках делали меня похожей на инфанту Веласкеза…