Дневник Марии Башкирцевой

Наши отправляются смотреть феерию в Шателе; я еду с ними. Видеть одну феерию значит видеть все. Я скучала и, машинально разглядывая рекламы на занавесе, думала о том, что жизнь моя поблекла, отцвела и… пропала. Так тяжело чувствовать вокруг себя эту пустоту, ату тоску. Я считала себя созданной для полного счастья, а теперь вижу, что мне суждено быть во всем несчастной. Это как раз то же самое — только как раз наоборот. Но с тех пор, как я знала, чего держаться, все это вполне, сносно и больше не огорчает меня, потому что я все знаю заранее. Уверяю вас, что я говорю то, что думаю. Что было ужасно, так это постоянное разочарование: встречать змей там, где; надеялся увидеть цветы, — вот что ужасно… Но все эти удары закалили меня до равнодушия. Все идет по прежнему вокруг меня, но отправляясь в мастерскую, я уж ни на что не обращаю внимания. В остальное время — читаю газету или просто закрываю глаза на все, что делается.

Вы может быть думаете, что это покорность отчаяния?.. Причина ее, пожалуй, отчаяние, но она спокойна и тиха, хотя и не без грустного оттенка. Вместо розового — видишь все в сером цвете, вот и все.

Я просто не узнаю себя… Это — не ощущение минуты, я действительно стала такой. Мне кажется это смешным, но тем не менее это чистая правда; я даже не чувствую больше нужды в богатстве: мне было бы довольно двух черных блуз в год, белья, которое я сама стирала бы по воскресеньям на всю неделю, самой простой пищи, — только без луку и свежей, — и… возможности работать.

Карет не надо; можно отлично обойтись омнибусом, а то и так — пешком.

Но в таком случае для чего жить? Для чего? О, вот тема! А надежда на лучшие дни! Эта надежда ведь никогда не покидает нас.

Все относительно. Так, по сравнению с моими прежними мучениями, настоящее — чистое благополучие; я наслаждаюсь им, точно каким-нибудь приятным событием. В ноябре мне будет девятнадцать лет! — Дико, невозможно. Это ужасно.

Моментами на меня находит желание изящно одеться, отправиться на прогулку, показаться в опере, в парке, в Салоне — на выставке. Но через минуту я говорю себе: к чему все это? И все разлетается…

Между каждым словом, которое я пишу, у меня проносится миллион мыслей; я успеваю записывать только какие — то обрывки.

Подумаешь, какое несчастье для потомства! — Это не несчастье для потомства, но дело в том, что это не дает возможности понять меня.

Я завидую Бреслау; она рисует совсем не как женщина. На будущей неделе я примусь за работу так, что вы увидите! Послеполуденные часы будут посвящены выставке… Но следующую неделю… Я хочу хорошо рисовать и добьюсь.

Понедельник, 3 июня. Бессонная ночь, работа с восьми часов утра и беготня с двух до семи вечера то по выставке, то для отыскания нового помещения… И это проклятое здоровье никуда не годится! Эта энергия треплется без всякой пользы! Я работаю… О, прелестное положение дел! от семи до восьми часов в день, от которых не больше толку, чем от семи-восьми минут труда.

Завтра я выскажу вам мое настоящее мнение, мое истинное мнение, созданное во мне не событиями, не чьим-нибудь влиянием; я выскажу его даже сегодня вечером…

Сохранение титулов, равенство перед законом; всякое иное равенство невозможно. Уважение к старинным фамилиям, оказание чести иностранным государям. Покровительство искусствам, роскошь и изящество.

Республике ставят в вину кровь, грязь и проч. Скажите пожалуйста! Да вглядитесь в начало всякого другого образа правления, особенно если принять во внимание, что добрая половина все только портит, всему мешает, борется… Сколько было неудачных попыток: наполеоновские традиции, св. Елена…

Ну, а теперь? Остается ничтожный Шамбор, потом принцы Орлеанские… Но Орлеанские — ничего из себя не представляют в моих глазах; такие измельчавшие побочные линии не пользуются популярностью. Что же касается до Наполеона III, то его род навсегда утратил значение. Республика настоящего времени — это истинное так долго ожидаемое, сошедшее на Францию благословение неба.

Нельзя обращать внимание на нескольких вольнодумцев, которые встречаются при каком угодно образе правления, нельзя ссылаться на некоторые преувеличения. Государство не салон.

Люди партий могут избирать своих представителей, но в общем республика не есть какая-нибудь партия, это целая страна, и чем большее число людей признает ее, тем шире она раскроет свои объятия, и когда наконец все придут к этому, не будет ни изгнанников, ни отверженных, ни избранных, не будет более партии. Будет единая Франция.

Республиканцам ставят в вину то обстоятельство, что между ними встречаются разные негодяи, а укажите-ка мне нацию, где бы их не встречалось? Если бы вся Франция стала легитимисткой или империалисткой, — неужели все граждане так-таки и были бы члены без пятен…

Однако, доброй ночи, я забалтываюсь, потому что тороплюсь на всех парах…

Среда, 12 июня. С завтрашнего дня я снова принимаюсь за работу, почти заброшенную с субботы; я чувствую угрызения совести и завтра все войдет в свою колею. Для моих дел мне будет достаточно вечеров…