Дневник Марии Башкирцевой

Вторник, 9 июля. Как они все мне надоедают, эти доктора! Мне осматривали горло: фарингит, ларингит и катар. Больше ничего!..

Я занимаюсь чтением Тита Ливия. Рассчитываю делать это каждый вечер; мне необходимо познакомиться с историей Рима.

Вторник. 16 июля. Я хочу добиться своего — живописью или чем-либо иным… Не думайте, однако, что я занимаюсь искусством только из тщеславия. Найдется, быть может, не много людей, которые так проявляли бы свои художественные наклонности решительно во всем. Впрочем, вы конечно сами это заметили, вы, т. е. интеллигентная часть моих читателей; до остальных мне дела нет. Остальным я покажусь только экстравагантной, потому что я действительно странный человек во всех своих проявлениях, не стараясь быть таковой.

Четверг, 1 августа. Я нарядилась старой немкой со смешными ужимками и маленькими странностями, и так как появление каждой новой личности производит крайнее возбуждение среди завсегдатаев Курхауза, я произвела целую сенсацию. Только я сделала оплошность, ничего не спросив у кельнера; это возбудило подозрение, за мной стали следить, преследовать по пятам, и тут уж тайне конец. Уверяю вас, что это весьма печально: заставить умереть от хохота двадцать пять человек и не забавиться этим самой.

Пятница, 2 августа. Я думаю о Ницце последние дни… Мне было пятнадцать лет и как я была хороша. Талия, руки, ноги были может быть еще не сформированы, но лицо было очаровательно… С тех пор оно уже никогда таким не было… По возвращении моем из Рима, граф Л. сделал мне целую сцену…

— У вас лицо совсем изменилось, — говорил он, — черты, краски те же; но что-то не то… Вы уж никогда не будете такой, как на этом портрете.

Он говорил о портрете, где я сижу, положив локти на стол и опершись щекой на руки.

— Вы имеете здесь такой вид, как будто бы только что откуда-то приехали, облокотились, и, устремив глаза куда-то в будущее, спрашиваете полу-испуганно: так вот какова она жизнь?..

В пятнадцать лет в моем лице было что-то детское, чего не было ни до, ни после этого. А ведь это выражение самое прелестное, что только может быть в мире.

Какие места для прогулок я открыла в Содене!.. Я не говорю об обыкновенных, опошленных местностях для прогулок, куда каждый иностранец считает своим долгом вскарабкаться, но аллеи и рощи, где нет ни души.

Я обожаю эту тишину. Или Париж, или пустыня. О Риме я не говорю — это заставило бы меня тотчас расплакаться.

Старик Тит Ливий так хорошо рассказывает, и когда в каком-нибудь пассаже чувствуется, что он прикрывает какую-нибудь неудачу или старается извинить какое-нибудь унижение — это почти трогательно… Можно сказать, что до сих пор я любила только Рим.

Представьте себе удовольствие, которое я испытываю, слушая разговоры дам об их нервах, об их знакомых, об их докторах, об их платьях, об их детях! Но я уединяюсь, ухожу в лес, закрываю глаза и уношусь — куда мне только вздумается.

Вторник, 6 августа. Моя шляпа занимает меня и весь Соден… Я купила у женщины, раздающей стаканы воды при источнике, чулок из синей шерсти, который она только что начала; в то же время она показала мне, как это делается. Я тотчас же схватила теорию и чулок и уселась против окон гостиницы, принявшись вязать чулок, пока тетя и другие куда-то отправились.

Я тотчас-же перехожу в другое настроение: я делаюсь безмятежна, очень спокойна, кротка, — становлюсь настоящей немкой; вяжу чулок, — чулок, которому конца не будет, потому что я не умею вязать пятку; я никогда не сделаю ее, и чулок будет длинный, длинный, длинный…

* * *

Он даже не будет длинен… На дворе сильнейший дождь. У меня бездна ума! о, тихая Германия!..

Прогулки мои не пропадают даром; я читаю и не теряю времени. Похвалите-же меня, добрые люди!

Среда, 7 августа. Господи, сделай так, чтобы я поехала в Рим. Если бы Ты знал, Господи, как мне этого хочется! Господи, будь милостив к Твоей недостойной рабе. Господи! Сделай так, чтобы я поехала в Рим… Это невозможно, конечно… потому что это было бы слишком большое счастье!..

Это не Тит Ливий вскружил мне голову, потому что мой старый друг вот уж несколько дней заброшен. Нет, просто воспоминание о полях вокруг Рима, о площади del Popolo, о Пинчио, о куполе, освещенном заходящим солнцем…

И эта дивная чудная полутьма рассвета, когда солнце только встает и мало-помалу начинаешь различать предметы… Какая тогда пустота повсюду… И какое святое волнение при одном воспоминании о чудесном, волшебном городе!.. Я думаю, что не только мне, но каждому он внушает эти необъяснимые чувства, вызываемые каким-то таинственным влиянием… какой-то комбинацией… легендарного прошлого и религиозного настоящего, или… не умею выразить… Если бы я полюбила человека, то привела бы его в Рим, чтобы сказать ему это перед солнцем, заходящим позади священного купола…