Дневник Марины Мнишек

Кульминацией сближения России и Речи Посполитой стало путешествие почти двухтысячной свиты Марины Мнишек, ее отца и их приближенных через русские земли в Москву на коронацию и последовавшее брачное торжество. В составе этой свиты был и автор “Дневника”, писавший, что интерес русских к такому диковинному зрелищу казался назойливым, приготовленные для поляков жилища — неприспособленными. Но многое искупила в их глазах пышная встреча в Москве...

Вся первая половина мая 1606 г. прошла в непрерывных празднествах, пирах, балах. Звучала музыка, разноязыкие речи, лилось вино, яства сменялись одно другим. Очевидцы отмечают необычайную оживленность царя Дмитрия Ивановича, переодевавшегося то в гусарское, то в московское платье и в веселье забывшего о многом: о столкновении с польскими послами Николаем Олесницким и Александром Гонсевским, не пожелавшими именовать Дмитрия Ивановича императором (а именно этого домогался самозванец от Сигизмунда III), о глухом ропоте, как оказалось — не случайном, московской толпы, подогревавшейся боярами-заговорщиками.

На вершине могущества и счастья, 17 мая 1606 г., окончилась жизнь этого загадочного человека, скрепившего своей кровью мертвый узел противоречий, завязавшихся между Россией и Речью Посполитой. Пришло время платить по счетам, и все промахи Лжедмитрия были беспощадно использованы. Особенно же — те случаи, когда вчерашний царь пытался изменить привычный московский порядок. Едва ли не основным его преступлением было сочтено стремление разрушить православную веру, а главным аргументом обвинения — женитьба на Марине Мнишек. Четыре дня спустя после переворота в рассылавшихся во все города грамотах от имени матери царевича Дмитрия, бывшей царицы Марии Федоровны, о самозванце писали: “Был на Московском государстве, и церкви Божий осквернил, и веру христианскую хотел попрати, взял девку из Польши латинския веры и не крестил ее, венчался с нею в соборной церкви Пречистыя Богородицы, и помазал ее миром, и венчал ее царским венцом, и учинити хотел в Российском государстве люторскую и латынскую веру, и, по своему злокозненному умыслу, всех хотел от Бога отвести”.[3]

Марина Мнишек и ее отец случайно уцелели во время мятежа 17 мая 1606 г., хотя и их жизни угрожала реальная опасность. Правительство нового царя Василия Ивановича Шуйского взяло их под свою защиту, так как понимало, сколь нежелательны были бы последствия их гибели в Москве.

Неожиданно правительство столкнулось с непризнанием его власти в землях, ранее активно поддерживавших Лжедмитрия I. Содержание поляков в Москве провоцировало москвичей на новые грабежи. Чтобы обеспечить безопасность “интернированных” поляков, было принято решение разослать их по разным городам под присмотром специально назначенных приставов. Местом ссылки стали замосковные города Тверь, Кострома, Ростов, Ярославль.

В августе 1606 г. из Москвы отправили караван почти в 400 человек с оружием, лошадьми, сохранившимся скарбом, — увозивший из столицы неудачливую царицу Марину Мнишек и ее отца. Местом их конечной остановки был выбран Ярославль. На полтора года этот город стал их пристанищем. В это время оба правителя, Василий Шуйский и Сигизмунд III, столкнулись с серьезнейшими внутренними проблемами, с выступлениями своих подданных: в России — под знаменами Ивана Болотникова, в Речи Посполитой — под хоругвью краковского воеводы Николая Зебжидовского. Но даже занятые внутренними распрями, монархи не могли забыть о межгосударственном кризисе, во многом влиявшем на настроение московских служилых людей и польской шляхты.

Летом 1607 г. Сигизмунд III отправил в Москву посольство С. Витовского и Я. Соколиньского, чтобы решить судьбу попавших в ссылку поляков и заключить перемирие с царем Василием Шуйским. Одновременно на юге России появился новый самозваный “царь Дмитрий Иванович”. В конце 1607—начале 1608 г. он собрал целое войско, в него входили бывшие сторонники Лжедмитрия I и бежавшие из Речи Посполитой участники рокоша (восстания) Николая Зебжидовского. Поскольку в глазах Сигизмунда III они были изменниками и ушли в Россию вопреки его воле, в отношении этого периода нельзя говорить об открытой интервенции Речи Посполитой в русских землях.