Когда спустя месяцы смертельное безумие и анархия первых дней уступила место шаткой стабильности, - я называю стабильностью состояние, когда люди привыкают к безумию и анархии, - обнаружилась странная вещь. Общественная структура, эта огромная иерархическая пирамида, создававшаяся едва ли не веками, словно перевернулась с ног наголову. Те, кто всегда были наверху, исчезли, мгновенно смытые кровавой рекой перемен; преимущество же в новых условиях получили подонки общества, традиционно презираемые парии: бродяги, бежавшие из тюрем преступники, маргинальные одиночки. Они привыкли выживать, почти не пользуясь услугами цивилизации; и вот теперь, когда эти услуги исчезли, похоронив тех, кто не мог без них жить, новые "лучшие люди" невольно оказались авангардом уцелевших остатков человечества. Я пишу без всякого раздражения или язвительности по отношению к ним, это просто констатация факта. Именно такие люди обладали наилучшими задатками для выживания и последующего доминирования, и они, с разной степенью успеха, постарались реализовать открывшиеся возможности. Им на руку сыграло и то, что в момент начала эпидемии многие из них находились в тюрьмах, которые мало чем отличаются от крепостей; это позволило им отсидеться в безопасности в самые сложные дни. То же относится к военным - к тем из них, кого эпидемия застала в закрытых гарнизонах и бункерах.
Во множестве фильмов, посвященных подробному смакованию разнообразных гипотетических катастроф, военным отводилась заметная роль. Сначала плохие, негодные военные ведут себя как идиоты и проваливают миссию спасения; потом за дело берутся правильные военные, обычно возглавляемые президентом - и триумфально спасают мир. Схема настолько привычная, что, я, признаюсь, первое время подсознательно надеялся, что придет армия и всех нас спасет. Увы, в реальности армию настиг тот же распад, что и прочие силовые структуры. В первые дни я видел несколько предположительно военных самолетов и вертолетов, они пролетали высоко в небе и стремительно скрывались из глаз. Кто управлял ими, какова была их цель - незвестно.
Один раз я видел военных в деле, когда шел в колонне беженцев из города. На дорогу перед нами выехали несколько бронетранспортеров; люди с плачем бросились им навстречу, надеясь на спасение. Вместо этого они получили поток свинца: башни повернулись, на колонну направили несколько крупнокалиберных пулеметов и открыли огонь. Началась паника, толпа стала разбегаться; крича, люди бежали во все стороны и затаптывали упавших и раненых. Я мчался вместе со всеми, не чувствуя под собой ног; инстинкты - вот что наилучшим образом управляет человеком в подобных экстремальных ситуациях. Уже потом, прячась в подвале брошенного дома, я пытался представить, что могло заставить военных стрелять в ищущих спасения безоружных людей. Разумеется, я не знаю их истинных мотивов; я даже не знаю, к какому из многочисленных силовых ведомств относились бронетранспортеры и их экипажи; но думаю, ими просто овладел царящий повсюду страх. Может быть, они приняли колонну беженцев за толпу инфицированных.
Позже, когда я бродил повсюду, как безумный, в поисках своей семьи, мне приходилось сталкиваться с косвенными свидетельствами активности военных: бывая на окраине города, я несколько раз слышал сильную стрельбу. Я не большой знаток оружия и даже не знаю, откуда доносились выстрелы, потому что в городе звук отражается от домов и точное направление определить невозможно; но мне показалось, что бой велся с применением тяжелой артиллерии; оглушающие взрывы были слышны очень отчетливо. Я до сих пор не знаю, кто, где и в кого тогда стрелял.
Еще одним доказательством участия военных были попадавшиеся мне и другим многочисленные зомби в полевой форме. Очевидно, власти бросили армейские части в самую гущу заварухи, сильно переоценив их возможности в преодолении кризиса. Положительный момент заключался в том, что в открытом доступе - если не считать преграды в виде тысяч слоняющихся повсюду зомби - оказалось большое количество брошенного оружия, иногда довольно серьезного. Это существенно увеличило шансы выживших людей.