Дневник метаморфа

— Заговаривает детей и отнимает у отца, — последовал ответ, — дальше родители кормят их жирными рыбьими животами, пока на ласту не станут. К полугоду у них зубы выпадут и сами есть начнут, с камнями…

Тенго снова заплакала. Я помолчал.

— Что случится, если не отнять?

— Они будут питаться жиром отца…

Я обмозговал и только теперь понял, что гарантированно сдохну.

— То есть, твои чёртовы дети меня сейчас тупо жрут? — уточнил, как хотелось — с максимальным упрёком.

Получилось жалко — голос дрожал.

— Наши, — робко поправила дикарка. — А у людей разве не так?…

Боги янтарного мира, как же я её возненавидел в тот момент! Тенго немедленно стала для меня средоточием мирового зла, словно была виновна в падении метеорита, грозе и наводнении. Только в метаморфозе был виноват уёбок Паркинсон. Проклиная роковую невезучесть, я взвыл от нового приступа боли — чудовища, которых я выносил, прогрызали себе путь не наружу, а в чрево, к нутряному жирку… О, бедный пенис! Мой краснолицый толстячок, несчастный дружочек, как ты там?!

— Когда ты собиралась сказать про это? — крикнул я в гневе.

— Никогда, — с невинным видом ответила Тенго. — Я думала, мы успеем добраться до озера, а там помогут.

Затем дикие боли утихли, теперь внизу живота просто ныло, видно, мелкие каннибалы временно насытились. Думать стало легче.

— Включи свой сканер, — приказал я. — Где тут комнаты шаманов? Как их можно отличить от других? Идём туда, может, что найдём полезное…

Тенго отёрла с морды слёзы, лапой отфутболила хищную губку, подкравшуюся сбоку и лижущую пролившуюся из меня жидкость, и зажмурилась, как всегда делала. О боги янтарного мира, — взмолился я мысленно, — помогите выкрутиться! Как, бывало, молился в юности, обдолбавшись фармацеей — Господи, пусть меня попустит! Теперь я молил о посторонней помощи.

— У шаманов были комнаты внизу, в теле кувшинки, — с удивлением сказала Тенго вскоре. — Там шишек много, больше, чем везде, у нашей шаманки тоже много шишек, она в них держит всякие полезности. За мной!

Проходили в своё жильё шаманы через сосало, куда дикая моя супруга лихо прыгнула рыбкой, а я сполз следом на жопе и хвосте, кряхтя и придерживая ноющее пузо. В общем, нырнули мы в старинный общественный туалет, только сухой и чистый, с покатыми гладкими стенками.

Внутри я снова убедился, что огромный цефалот всё ещё жив, хоть и находится в анабиозе. В желудке, размером с актовый зал, было влажно и тепло, а ноги по щиколотку ушли в вязкую как гель кислоту — пятки быстро стало покалывать. К счастью, флюоресцировал цефалот и здесь, совсем темно не было.

— Сюда, — Тенго потянула меня в сторону, и я с радостью выбрался из химически активной жижи.

Мы пролезли по гладкой короткой кишке и оказались в кишке большой — целом коридоре с ответвлениями — комнатами, которые, как назло, плотно закупоривали перепонки сродни тем, которыми в жару закрывается улитка. Как Тенго ни старалась — открыть не смогла, те держались на каких-то высохших соплях, очевидно, биологическом клее, прихватившем вход не хуже монтажной пены.

Стараясь медленно дышать и плавно двигаться для того, чтобы не потревожить утихших каннибалов, я вместе с нею стал обследовать перепонки одну за другой — все были накрепко закрыты. Вдруг меня озарило — как лучик тьму прорезал.

— Ты можешь желудочной слизи принести? — спросил я.

— Могу, мой дорогой супруг и господин!

Тенго схватила со стены подползающую к нам хищную губку и скрылась в узком проходе. Вскоре губка взвизгнула противным едким писком.

— Хранители! — завопила Тенго из желудка, кажется, её укусили. — Сдохни, сдохни, сдохни!!!

Раздался электрический треск и писк оборвался. Вскоре супружница как ни в чём не бывало появилась из лаза, в её лапах висела дохлая губка, обильно покрытая желеобразной кислотой.

— Мажь ею клей, — велел я, указывая на засохшие сопли.

Тенго как следует вымазала вход желудочным соком и, о чудо! Монтажную пену разъело на глазах. Подцепив когтями заслонку, мы с лёгкостью открыли вход и вошли в жилище древнего шамана.

Дорогой дневник, я уже писал, что любопытен, как десяток кошек и обожаю тайны? Отношения с тайнами у меня своеобразные: крепкие, как полицейские наручники, но неправильные, как изображения в кривом зеркале комнаты смеха. Именно ради раскрытия тайны я вкалывал в лаборатории, она манила меня больше, чем любовь, я гонялся за нею упорно и страстно, как охотничий пёс за зайцем, разве что рисковыми экспериментами гнушался. Тайна всегда была для меня подобна самой желанной красотке, перед которой теряешься и забываешь обо всём на свете, и смотришь, не в силах отвести зачарованный взгляд. Вот и теперь я уставился огромными глазами на открывшуюся картину, даже о грустном своём положении забыл.