Дневник моего исчезновения

Я объект и в то же время субъект. Я вижу, как все происходит, но ничего не могу с этим сделать. Я смотрю на происходящее и никак не могу это остановить.

Каждый день я просыпаюсь и вижу, что песок поглотил еще частичку моего бытия. Растение кудзу оплело своими ветвями еще одну часть моей жизни, которую хочет у меня похитить.

Я провожу расческой по волосам, смазываю губы бальзамом и выхожу в кухню. Стараюсь не думать о том, о чем лучше не думать.

Берит моет посуду.

Вокруг талии повязан застиранный передник. Из радиоприемника, включенного на полную громкость, звучит танцевальная музыка.

Огонь потрескивает в печке. Йоппе стоит посреди кухни и машет хвостом, словно желая таким образом привлечь внимание хозяйки.

– Доброе утро, – расплывается в улыбке Берит. – Будешь завтракать?

Она тянется за кофейником.

– С удовольствием, – говорю я и сажусь на стул в кухне.

Берит ставит на стол хлеб, сыр, масло. Я вижу, как она прихрамывает, наливая кофе.

Мне так стыдно за то, что она за мной ухаживает, как за больной. Ведь я моложе и здоровее ее. Единственная моя проблема – это память. Но это не означает, что я не в состоянии сама налить себе кофе.

Берит разливает кофе, присаживается напротив и снова улыбается. Седые волосы, накрученные на бигуди, напоминают мне о маме. Челка скреплена заколкой с цветком.

Я делаю себе бутерброд. Нарезаю толстые ломти сыра и кладу на свежеиспеченный хлеб.

Мы с Берит хорошо ладим.

Она мне нравится. Особенно мне нравится, что она такая тихая и спокойная. С ней мне легко. Она одна из тех людей, кто не нуждается в постоянном общении. И еще она мне нравится, потому что откладывается в моей памяти. Просыпаясь утром, я помню, кто она. Не знаю, от чего это зависит. От того, что у меня наступает улучшение, или от того, что мы постоянно вместе и мой упрямый мозг сдался и впустил ее внутрь.

Наши дни насыщенными не назовешь.

Берит нравится печь и вязать, мы подолгу гуляем с Йоппе, если позволяет погода.

Случается, что я просыпаюсь посреди ночи и зову Петера. Тогда Берит встает, разжигает печку, делает чай и мы пьем его вместе в тишине.

Иногда она дает мне снотворное.

Я начинаю думать, что никогда уже не увижу Петера. И я перестала ждать визита Манфреда. Теперь я страшусь его прихода, меня пугает то, что он мне сообщит. Я не верю, что Петер жив. Я убеждена, что, будь он жив, я бы это чувствовала. Как своего рода вибрацию внутри, тепло под ребрами, щекотку в груди.

Хотя я знаю, что все это ерунда.

Вряд ли я способна ощущать, жив он или мертв.

Мне жаль, что я не помню ничего из времени, проведенного в Урмберге. Ни расследования, ни новых коллег.

Мои последние четкие воспоминания – о Гренландии. Нам было там так хорошо. Нам с Петером.

И у меня нет никаких причин думать, что в Урмберге все было по-другому. Пара недель в этом захолустье в Сёрмланде не могли все поменять.

И потому, когда Берит спросила о Петере, я ответила только, что он любовь всей моей жизни и что у нас все прекрасно. Что я с ним счастлива.

Берит опирается рукой о стол и медленно поднимается. Замирает и морщится.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Она криво улыбается:

– Совсем старая стала.

Берит идет к Йоппе, нагибается и чешет лохматую собаку за ухом.

– Пойду выгуляю его. Вернусь через полчасика.

– Я все уберу, – говорю я, доедая бутерброд.

– Посуду оставь на потом. Я помою.

– Нет, я сама.

– Не нужно.

– Мне это не составит труда.

Я вижу, что она хочет возразить, но потом сдается:

– Хорошо, – вздыхает Берит и идет в прихожую, в сопровождении Йоппе.

После ее ухода я поднимаюсь и начинаю убирать со стола после позднего завтрака. Закончив, подкидываю поленья в печку.

Сегодня холодно, несмотря на снегопад. Берит растопила печь, но холод все равно проникает в щели старого дома. А с холодом – влага, от которой окна покрываются инеем и отсыревает постельное белье.

Из прихожей раздается слабый стук.

Я решаю, что мне это показалось, но стук раздается снова, на этот раз громче. Стук решительный, гость явно знает, чего хочет, и не собирается сдаваться.

Я складываю полотенце, кладу на стол и иду открывать.

У меня тревожное чувство.

Это не может быть Берит. Она только что ушла. И она не стала бы стучать, просто вошла бы к себе в дом.

Что, если это Манфред! Что, если они нашли Петера?

Грудь сдавливает при мысли о том, что я не знаю, смогу ли вынести печальные вести.

Снова стук. На этот раз сильнее. Требовательнее.

Я иду открывать.

Джейк

Тут темным-темно. Как в могиле.

Я стараюсь не думать о П., лежащем в морозильнике в комнате внизу, потому что если бы это был один из наших с Сагой фильмов ужасов, он бы уже пришел за мной. Замороженные ноги похрустывали бы и потрескивали, пока бы он карабкался по лестнице.

Я вожу руками по двери, но ощущаю только гладкий металл. С внутренней стороны ручки нет, и я прекрасно знаю почему.

Чтобы никто не мог отсюда выбраться.

Не думаю, что Магнус-Мошонка меня видел, думаю, просто заметил, что дверь приоткрыта, и захлопнул ее. Но теперь я заперт здесь, в подвале убийцы, в этой камере пыток, пока Магнус с Маргаретой собираются убить Ханне.