Дневник москвича. 1920–1924. Книга 2

Военный обозреватель «Известий» пишет, что польский фронт имеет протяжения 870 верст, а польских бойцов только, будто бы, 100 тысяч человек.

Чичерин обратился к финляндскому правительству с предложением начать мирные переговоры, а в парижских газетах пишут, что относительно России Польша заключила с Финляндией соглашение о взаимной поддержке.

В Питер прибыла делегация английских тред-юнионов для ознакомления с советскими порядками. По этому поводу Ленин выразил уверенность, что тред-юнионы, мало сочувствующие большевикам, «по возвращении домой будут лучшими агитаторами в нашу пользу».

Ходил в баню. Вход 125 р., охрана одежды 25 р., стрижка ногтей на ногах 50 р., а «парильщик» 200 р. Последнее не прошло — не по карману. Прежде чем попасть в это блаженное место, пришлось простоять у входа полтора часа «в хвосту». Теснота и грязь (в бане-то!) нестерпимые.

Понадобилось поправить у ботинок стоптанные каблуки. Гони, — говорят, — «косую»! Вообще, тысяча рублей играет теперь самую жалкую роль. Кусок старой подошвы, и тот теперь — значительнее и солиднее новенькой тысячи. А впрочем, то ли еще будет!

4/17 мая. Сегодня я получил с оказией через Владимира Сергеевича Юдина (которого самого, к сожалению, не видал) письмо от Лели из Екатеринослава, помеченное 24-м апреля с.г. Пишет, что «со всеми возможными перипетиями» он «убежал из белогвардейского плена» и что едет по новому назначению в Новороссийск. Теперь можно сказать уже начистоту — М. А. Гамалей писала мне, что на Черном море, на «Грозном», он числился под чужим именем — какого-то поповича. Несомненно, что приключений было много, и, вероятно, страшно рискованных. Юдин, как его друг, мог бы рассказать мне все подробности, но так случилось, что я не видел его (по крайней мере, сегодня).

Господь еще милостив ко мне грешному! Сын мой жив, но еще многое, должно быть, придется пережить нам, прежде чем окончится эта несчастная шестилетняя эпопея. А потому мой долг неустанно просить у Бога мира всему миру и сил перенести бесчисленные тяготы нашего подневольного существования.

Погода стоит жаркая. Зелень и земля сохнут от страстного ожидания дождей. Если так потянется, то на нивах, огородах и в садах образуется неурожайное бедствие.

Сегодня в Москву приехали делегаты английских рабочих. На Николаевском вокзале им устроена торжественная встреча.

8/21 мая. Нестерпимая и зловредная жара и духота.

Советская Москва по горло занята английской делегацией рабочих. Угощают ее бесчисленными речами, банкетами, торжественными заседаниями, обедами, спектаклями, катаньями и парадами войск. И когда только они найдут время сделать то, зачем приехали, т. е. рассмотреть, оценить, раскусить, понять, что теперь у нас происходит: разрушение или созидание. Громадная порция революционных краснобайств, песен, музыки, салютов — заглушит, пожалуй, тот стон русского человека, который теперь раздается не только на Волге глубокой, но и на Москве-реке, и на Яузе, и во всех уголках России! По тем ответным речам, которые произносят сами англичане, как будто выяснилось, что у нас наступил уже социалистический рай. Со стороны-то, конечно, видней! А с другой стороны «хитрый Альбион» от радушия советских деятелей ведь не размякнет и будет все-таки «себе на уме», так что нам долго не придется узнать, каковы в действительности впечатления заморских гостей. Они говорят, что представляют собой депутацию от 6,5 млн. рабочих, а злоязычники говорят, что они сами себя представляют только.

На Западном фронте как будто бы начинается отпор польскому нашествию. В Полоцко-Лепельском районе прорван фронт противника на 75 верст; занят красными город Десна. Около Лепеля и Борисова советские войска перешли р. Березину.

Вчера, т. е. 7/20 мая, в праздник Вознесения Господня, явился нежданно-негаданно под кров своего родителя мой горе-герой. Значит, письмо его о назначении в Новороссийск, так сказать, «аннулируется», ибо он командирован на западный фронт, собственно в Смоленск, что и дало ему возможность заехать домой. Ехал он в вагоне 5 суток, с вокзала принес на себе пуд муки, 10 ф. сала и 1 ф. махорки, насыпанной попросту в карман пальто. Что касается «вещей», то их у него, кроме того, что было на нем самом, оказалась только одна пара белья, а счет «капиталов» всего только 500 р., и вот все, что «стяжал» себе этот неисправимый коммунист.