Дневник москвича. 1920–1924. Книга 2

Илиодор продолжает творить чудеса, которые, видимо, пришлись по душе советской власти. Сегодня в «Правде» напечатано, что он 24 апр. на соборной площади в Царицыне пред многотысячной толпой выступил с речью (примечайте! среди белого дня, в советском городе, где давно уже всякие уличные митинги воспрещены). Что там болтал этот «тоже» патриарх — я не запишу, но окончание речи стоит записать: «Орлы! Орлы! Орлы! (Поклон на три стороны.) Жуки, копающиеся в навозе, не могут судить о ваших полетах ввысь. Вы, опередившие толпу на три поколения, орлы, рейте кверху через тучи и молнии, через широкие моря, в светлое царство благословенного социализма. За вами пойдут все, останутся только одни жуки в навозе, пока тяжелая советская колесница их не раздавит, только легкокрылые мухи пропоют им вечную память и после замрут сами…» Засим последовало многолетие «вождям социальной революции» и моление о победе советской власти… Орел! Орел! Орел!..

Получил от сына письмо, помеченное 5 мая. Пишет, что 6 мая он выезжает в Екатеринослав с каким-то «тов. Мининым, бывш. членом РВС, а теперь помощи. Команд. Войска Украины», в его распоряжение. И пишет еще, что это лишь этап для его поездки в Москву «или, не удивляйся, — за границу»… И этот из «орлиной» стаи!

15/28 мая. Был сегодня еще впервые в новой церкви Марфинской обители, учрежденной вел. кн. Елизаветой Федоровной. Был впервые, и пожалел, что не был там десятки раз. «Обитель», а вернее уголок благотворения и милосердия к страждущему и неимущему, устроенный на старинной замоскворецкой улице — Большой Ордынке, в садах и хоромах вымерших или разорившихся купцов-богатеев. Среди нескольких, солидно, но не стильно построенных каменных домов, содержащихся, как видится, и сейчас в большом порядке, между обширного двора, похожего на сад, и большого, как парк, сада, не так давно построена небольшая церковь в стиле древних псковских храмов, — туда-то я и пошел, не будучи еще уверен, что там есть службы. Думалось, что она как в некотором роде «придворная» закрыта или превращена в какой-нибудь клуб. Но, — слава в вышних Богу, — там все в таком порядке и в такой, подобающей Божьему дому обстановке, что невольно благодарно вспомнишь и храмосоздательницу и тех советских чиновников, которые сохранили в полной неприкосновенности художественную прелесть этого чудного храма и допустили сестер обители к хозяйствованию этой достопримечательности московской. Вероятно они, а также и причт храма те же, которые подобраны были и при самой Елизавете Федоровне. Один священник митрофорный, другой помоложе с магистерским крестом, — оба такие чинные, «тихоструйные», благоговейные, представительные; дьякон с протодьяконским орарем, молодой еще, но хорошо ведущий свое дело и басящий в такую меру, которая как раз подходит к общему строю придворно-монастырского чина. Хор состоит из 20 тонко подобранных женских голосов. Пели замечательно стройно и задушевно. Пели, вероятно, песнопения таких композиторов, которые черпали свое вдохновение в древних русских напевах. И, в общем, незабываемый ансамбль: архитектура Покровского или Щусева, живопись Васнецова и Нестерова, а к этому алтарные и клиросные действия и звуки во вкусе «тишайших царей» или «благоверных цариц». Ах, как хорошо! Елизавета Федоровна оставила по себе памятник такой светлый, христиански-радостный и кроткий, такой обаятельный по красоте замысла и исполнения, который так и говорит, что эта женщина — подлинная христианка, красивая душой и разумом. Я думаю, что при устроении храма и врачебницы и вообще этой обители «Жен Мироносиц» — она потрудилась больше всех, внеся туда огромные средства, хозяйственность и изысканный вкус. И чем больше пройдет времени, тем более ее заслуга перед религией, страждущими и Москвой будет расти и вырастет в вечную ей добрую память!