Дневник мотылька

Одинаковые белые блузки, длинные голубые юбки, одинаково бледная кожа и воспаленные глаза — мы обе напоминали привидения, мы существовали только отчасти. Вся прелесть Люси исчезла, но не это меня в ней интересовало. Лицо мое было мокрым от слез. Я сама не заметила, как заплакала.

— Оставь меня одну, пожалуйста, — попросила Люси. — Мне осточертело твое постоянное присутствие, твое желание меня присвоить. Ты меня достала. Ты меня замучила. Как зубная боль.

— Ты никогда ничего не говорила.

— Осталось полтора месяца учебы. Нам надо бы обойтись без переезда в другие комнаты.

Я вышла и закрыла за собой дверь ванной. Никогда я больше с ней не заговорю. Никогда в жизни. Я даже не понимаю, что произошло. Она всегда была так приветлива со мной, все время хлопала на меня глазками и улыбалась своей дурацкой улыбкой.

Я превозмогла себя и спустилась к ужину. Не хочу, чтобы она видела, какую боль причинила мне. Как сильно заставила страдать.

За ужином она оживилась. Моя боль придала ей сил. Отчаяние охватило меня. Я не буду звонить ее маме. Я устраняюсь. Весь ужин я просидела, уткнувшись в тарелку. Мне не хотелось видеть, как Люси за соседним столом болтает и смеется как ни в чем не бывало. Она чувствует облегчение, избавившись от меня. Я была лишь подружкой, которую она взяла под крыло, как подбитую птичку, из жалости, но в конце концов эта птичка стала слишком большой обузой. После нескольких глотков кофе я убежала к себе в комнату и села за стол. Дневник лежал передо мной, но я не могла писать. Я сидела и слушала, как девчонки возвращались после ужина в свои комнаты. Из коридора доносились их счастливые голоса. Кто-то смеялся. Все отвернулись от меня. Люси только высказала мне то, что думали все вокруг.

Три года я провела здесь, и вот сейчас у меня было такое же чувство, как и в первую неделю в этой школе, когда после еды я закрывалась в своей комнате и вслушивалась в голоса девочек за дверью. Все двери были настежь, и только моя — плотно прикрыта.

Они обитали в мире, куда мне хода нет. Как бы я вообще смогла научиться походить на них? Я бы так и сидела, запертая в четырех стенах своей комнаты, день за днем, читая книги, прислушиваясь к голосам, которые то приближались, то удалялись, и мечтала бы только о папе. У нее был ключ, и она отперла мою клетку. Потому-то я и любила ее так сильно.

Я заплакала, увидев наши отражения в зеркале, потому что обе мы страшно изменились.

Я уже не та, кем была когда-то, и никто вокруг мне больше не знаком.

После отбоя

После уроков я тайком пробралась к телефону-автомату позади гардероба. Карманы у меня были набиты мелочью. Дрожащими пальцами я набрала номер. Пальцы застревали в отверстиях с цифрами. Я молила Бога, чтобы никто меня не застал. Четыре гудка, пять, наконец кто-то поднял трубку. Пауза… Я набрала воздуха и услышала хриплый голос. Этого я не ожидала. Я была уверена, что трубку возьмет ее мама. Он стоял у телефона на кухне в трусах и в майке, с багровой лоснящейся физиономией. А у его ног прыгал и лаял песик.

— Алло! Алло! Алло!

Я повесила трубку.

МАЙ

2 мая Семь часов утра

Жужжала муха… Смертный сон
Меня объял, а дом
Застыл на вдохе, будто знал —
Вот-вот вернется шторм.

Собрался круг иссохших глаз

И вздохов тесный сонм
Последнего начала ждать;
Царь явится в мой дом

И засвидетельствует всем

Законность дележа
Наследства моего… Но вдруг,
Растерянно жужжа,

Возникла муха между мной

И светом, застя свет.
И очи не могли узреть,
Что мне прозренья нет.

Зачем она все время читает мне морали? Словно проповедует. Пастор Эмили обращает еврейку в истинную веру. Я заткнула уши. Я зажмурила глаза.

Девять утра

Не могу найти подходящую ручку, чтобы записать это. Все не по руке. Вытащила свою чернильную, но она засорилась. Перо царапает бумагу, продирает насквозь. Я не могу писать достаточно быстро — трудно собраться с мыслями. Я перерыла и стол, и портфель, попробовала все ручки. Ни одна не годится.

А собираюсь я написать вот что: Люси умерла.

Она мертва уже второй день.

Теперь-то я поняла, какова моя роль в этой трагедии. Да и трагедия ли это? Может, это просто рассказ, который подошел к концу по мере моего повествования. Все равно у меня уже осталось так мало чистых страниц. Я почти закончила свой дневник. В этом и состояло мое предназначение.

Я все еще жива. В руке у меня темно-красная ручка с золотым пером — моя самая драгоценная собственность. И она движется. Это удивительно! Рука дрожит, а ручка все равно движется. Кровь продолжает струиться в моих жилах, помимо моей воли. И я дышу: вдох, выдох…