Дневник мотылька

Они забрали ее тело. Ее мертвое тело. Не-жи-во-е тело. Ее мама не смогла сдержать рыданий, обнимая меня. Медсестра, доктор — все вокруг без конца спрашивали меня о том, что произошло. У Люси опять случился приступ, и на этот раз она перестала дышать. Они не нуждаются в моих объяснениях. У них есть своя обыкновенная правда. Что бы они стали делать с моей невероятной правдой?

Если бы ее мама тогда сняла трубку.

После отбоя

Когда я проходила по коридору мимо миссис Холтон, она была крайне возбуждена. Она знает, как сильно я переживаю, и это доставляет ей удовольствие. Ей нужно уладить столько всяких деталей. Она ужасно занята: необходимо побеседовать со всеми девочками, дабы успокоить их, помочь матери Люси с поминками, собрать на поминки всех нас, заказать цветы, принести из подвала чемодан Люси и прибрать ее комнату. Столько дел, столько дел!

3 мая

Я открываю урну с прахом моего отца. Из мягкого серого пепла торчат белые кости. Я горстями рассыпаю пепел. Мне не терпится от него избавиться. Ветер швыряет его нам в лицо. Прах моего отца набивается мне в рот. Он пузырится, растворяясь на языке. Ладони и рот у меня черны.

— Выбрасывай кости! — кричит мне мама.

Потеряв терпение, она вырывает у меня урну, вытаскивает длинную кость и швыряет ее в небо. Следом вторую, третью… Белоснежные кости взлетают в небеса и исчезают, описав дугу. Никогда им не долететь до земли.

Когда Люси унесли, я легла в постель и тут же уснула. Я проспала почти весь день. И спала очень крепко. Вечером я пошла вниз и поужинала. Я не плакала. Все девчонки после ужина сгрудились в кучу в общей комнате. На этот раз повисла какая-то особая тишина. Никто не знал, что сказать. Время от времени одна из девчонок принималась всхлипывать, и к ней присоединялись другие. Все поочередно начинали плакать. Я не плакала даже тогда, когда мама Люси обняла меня. Я прошептала ей на ухо:

— Кремируйте тело.

И она удивленно посмотрела на меня, а потом снова зарыдала.

Уверена, что Эрнесса тоже не плакала. «Лучшая подруга Люси»!

Я видела ее сегодня на утреннем собрании — красную и опухшую, ни дать ни взять беременная.

После полудня мы с Софией помогли маме Люси упаковать ее одежду и вещи. Ее маме нужно было чем-то себя занять, чтобы отвлечься. Прежде чем убрать в чемодан шкатулку с украшениями Люси, она открыла ее и протянула нам:

— Возьмите себе что-нибудь на память о Люси.

Она заплакала, следом за ней зарыдала София, а я высыпала содержимое шкатулки на кровать. Звук приглушенных рыданий смешался с тихим звоном золота и серебра. Мы неловко распутывали ожерелья, браслеты, брошки. София выбрала серебряный браслет с брелоками. Люси была создана для того, чтобы носить браслет с брелоками. Она, наверное, добавляла их последние десять лет: колокольчики, сердечки, звездочки, лошадки, собачки, конечки. Я взяла себе ее золотой крестик. Все это время он покоился на зеленом бархате на дне шкатулки. Она могла снова надеть его в любой момент. Девочка, ходившая в церковь каждое воскресенье, девочка, которая на Пасху наряжалась в шляпку, брала в руки маленькую сумочку, надевала лакированные туфли в тон сумочке, — эта девочка знала, где лежит ее крестик.

4 мая Рассвет

Я думала, что спасу ей жизнь любой ценой. Так было до испытания.

В ту ночь я легла рано. Стычка с Люси отняла у меня все силы.

Не было еще и десяти вечера. До меня доносились звуки из ее комнаты. Люси с кем-то разговаривала. Я лежала в кровати и знала, что не хочу ее спасать. Я закрыла глаза и уснула. Сон начался исподволь и был совсем не похож на сон. Я просыпаюсь и иду в комнату Люси. Дверь в ванную открыта, и я вхожу. Кровать Люси пуста. Одеяло отброшено. А простыня еще теплая. Я бросаюсь в коридор, вниз по черной лестнице, на первый этаж, прямо к входной двери. Дверь уже заблокирована деревяшкой. Я бегу по дорожке мимо широкой лестницы, ведущей к Резиденции, мимо склоненных вишен, которые выстроились рядком вдоль Дальней лужайки. Розовые цветы облетели, бурые увядшие лепестки ковром устилают дорогу. Молодые листочки серебристо-зелены. Крошечные камешки и острые сучки колют мои босые ступни, когда я бегу по нестриженой траве на склоне холма. Луна как раз взошла высоко над верхушками деревьев на дальнем конце лужайки, и луна эта огромна. Ее свет так ярок, что на траве лежат глубокие тени. Светло, как будто днем. Связи разорваны между днем и ночью. Нет больше перехода из ночи в день и обратно. Я стою на вершине холма. Люси и Эрнесса — на поле. Их белые ночные рубашки светятся в темноте.

— Люси! — зову я во весь голос. — Люси!