«Не бросай борьбу, товарищ Карл, нет на свете дела важнее, чем борьба против фашистской сволочи», — вот и все напутствие этого юноши, который годится мне в сыновья. И мне очень дорого это напутствие. Мы разошлись в разные стороны, но я чувствую, что иду с ним по одному пути, так как цель у нас одна.
Эшелон медленно двигался по Белоруссии мимо сожженных скирд, разоренных сел, разрушенных городов. По ночам небо на востоке ярко пламенело. В отдалении громыхал фронт.
Осенним вечером мы добрались до Витебска. Разгрузка была назначена на следующий день. Ночью боялись нападения партизан.
Более половины наших санитаров были оставлены на станции для охраны эшелона. Остальные разошлись искать подходящее помещение для госпиталя.
Спотыкаясь в полутьме, с автоматами наготове мы с Рейнике шли по разрушенному городу. Разбитые танки, мотоциклы, изуродованные автомашины, мебель из разоренных домов, разлагающиеся трупы.
— Такая пустыня, Карл, что вряд ли мы тут установим связь с людьми. Ни единой души, — мрачно изрек Рейнике.
Я подумал и сказал:
— Если есть опасность нападения партизан, дорогой Густав, то должны быть и партизаны. Будем надеяться.
Как всегда, под госпиталь искали школу. На сей раз это было четырехэтажное каменное здание рядом с сожженной церковью. Школа расположена совсем близко от железной дороги, на шоссе, ведущем в Городок, откуда прибывает основная масса раненых. Это удобно для доставки раненых как поездами, так и автотранспортом.
Едва успели мы расположиться в своем новом помещении, как во дворе выстроилась очередь санитарных машин с ранеными.
Меня снова отправили за пленными. Сейчас они нужны нам главным образом для заготовки топлива.
Дрова пилить нечем. У нас одна-единственная пила, да и та тупая. Напильников нет ни у саперов, ни на складе.
Однажды я заметил двух русских мужчин, которые сооружали из остатков сруба нечто похожее на жилье. У них должен быть инструмент.
Взяв с собой пленного Григория переводчиком, я пошел к ним за напильником. Но переводчик мне не потребовался. Жилье строили два брата, оба глухонемые. С такими не поговоришь.
Госпиталю необходимо свежее молоко. Наши снабженцы здесь бессильны. Я охотно принял поручение доктора Сименса добыть молоко путем «свободной торговли». Взяв бидон, я отправился по шоссе за город, добрался до леса, на опушке которого стояло несколько уцелевших домиков. Я заходил в каждый дом и спрашивал у жителей, нет ли у них коровы.
Жители думали, что я собираюсь отобрать у них корову. Я старался держать все время на виду бидон, подчеркивая, что мне требуется всего лишь молоко.
— Нет воровать, — твердил я им по-русски. — Деньги…
Но деньги никому не нужны. Это же не деньги, а оккупационные марки. Я стал предлагать в обмен горох или перловую крупу.
В одном из домиков мне удалось договориться. Я оставил бидон у хозяина, который обещал к завтрашнему дню достать несколько литров молока.
Сегодня я снова пошел туда. Хозяин домика выполнил свое обещание. Не знаю где, но он раздобыл несколько литров свежего молока. В бельевом мешке я принес ему крупу. Получив крупу, хозяин поделил ее на пять частей. Оказывается, он собрал молоко в пяти дворах. Я условился с ним, что он снова соберет молоко в обмен на горох.
О своих походах я рассказал Рейнике.
— Ты бы намекнул им о том, как мы с тобой безумно любим наци, — посоветовал Рейнике. — Иначе они в один прекрасный день ухлопают тебя. Они же думают, что ты фашист. А в том, что они связаны с партизанами, я нисколько не сомневаюсь. Тут все с ними связаны. Видел, сколько в госпитале раненых, и все партизанами.
— Пожалуй, ты прав, Густав. Я попытаюсь. Может быть, они нам с тобой помогут.
Я снова ходил за молоком. Отнес туда изрядное количество гороха.
У хозяина есть сын, мальчик лет двенадцати — тринадцати. Он часто играет на губной гармошке.
Отдав горох, я без приглашения присел на табуретку и спросил хозяев, где же мальчишка. Мать вышла за дверь и позвала:
— Петр, Петруша.
Я дал мальчику пачку леденцов и знаками показал ему, что хотел бы послушать его игру на гармошке.
Мальчик вынул губную гармошку из кармана и заиграл что-то грустное. Я показал ему, что хочу плясать. Он заиграл что-то веселое.
Тогда я взял у него гармошку и заиграл памятный мне русский революционный похоронный марш «Вы жертвою пали».
Мальчик искоса посмотрел на отца. Отец сидел мрачный и как будто безучастный.
Тогда я заиграл «Смело, товарищи, в ногу».
Все смотрели на меня с удивлением и страхом. Особенно испугалась мать, на глазах у нее выступили слезы.
Я подошел к ней, похлопал ее по плечу и заиграл на гармошке «Интернационал».
Никто не проронил ни слова.
Я распрощался с ними, пообещав зайти завтра.
Сегодня в хате, где я получаю молоко, меня встретили все пятеро поставщиков. Кроме того, там был один из глухонемых, у которого я просил напильник. Все они сидели вокруг стола.