Дневник немецкого солдата

Надоел мне этот Геринг, который с апломбом сообщает лишь одному ему известные новости.

— Мы будем укомплектованы, — твердит он, — и, когда стает снег, двинемся на Москву. Мы возьмем Москву. Недаром наш фюрер давно не выступает. Он молчит, а это всегда что-то означало. Многозначительное молчание.

Но Гревер в ответ задирает левую ногу и чешет пятку. Раньше он делал это молча, теперь он говорит:

— Сегодня ночью мне снилось, что мы драпаем.

* * *

Всех пленных, кроме истопника, куда-то отправили. Я даже не успел проститься с Григорием.

До нашего отхода осталось три дня. В канцелярии внезапно появился Алексей. Не обращая на меня внимания, он прошел прямо к фельдфебелю Бауманну; представился как переводчик городской управы и сказал, что его прислали проверить исправность центрального отопления. Когда госпиталь отсюда выедет, помещение займет другая воинская часть, управа отвечает за порядок.

Я вмешался в разговор Бауманна с переводчиком и сказал, что трубы в нескольких местах текут, а на втором этаже в радиаторы попал воздух.

— Пойди-ка, Рогге, покажи ему, что надо сделать, — сказал Бауманн, — ты лучше меня это знаешь.

Мне только этого и надо. Мы прошли с Алексеем в приемный покой, и я показал ему место, где под полом спрятаны двенадцать винтовок и более тысячи патронов.

Осматривая отопление, Алексей делал какие-то пометки в блокноте. А я шептал ему:

— Наша армия отходит, я хочу остаться с вами. Скоро сюда придет Красная Армия. Я хочу перейти к вам.

— Мы обсуждали это, товарищ Карл, — ответил Алексей, — и решили, что твоя работа в фашистском тылу важнее.

Мы спустились в котельную. Заметив мое огорчение, Алексей сказал:

— Всюду в нашей стране ты найдешь товарищей и получишь возможность нам помогать. Свое умение ты уже показал, товарищ Карл. Не в наших обычаях расточать похвалы, но ты нам крепко помог, раздобыв проволоку. Мы подсоединились к линии связи вашего транспортного штаба и перехватывали донесения о времени прибытия эшелонов. Ты же знаешь, что мы не пропустили ни одного эшелона, не пощипав его. В этом и твоя заслуга. Кабель лежит под снегом, мы собирались весной закопать его в землю. Но теперь в этом уже нет нужды. Скоро прогоним фашистов и отсюда. Прощай, Карл. Мы тебя проверили. Ты испытание выдержал. Подбрасывай и впредь песок в фашистскую военную машину. Все наши товарищи передают тебе и товарищу Квадратному привет.

Алексей обнял меня, расцеловал, и мы с ним расстались.

Вечером я передал Рейнике привет и благодарность товарищей из леса.

— Сегодня мы пить не будем, — сказал он. — Хотя повод для этого у нас есть.

* * *

Перед нашим отъездом прибыл целый мешок почты. Конечно, письма безнадежно устарели. «Мы живем хорошо, все здоровы», — написано в одном письме. И читая это, невольно думаешь, что речь идет о прошлом. Живы ли родные сейчас? Два месяца в наше время — такой срок, что можно тысячу раз умереть. Так что утешительные известия недействительны, а вот печальные — те не стареют. Моя жена, отлично овладевшая эзоповым языком, пишет: «…Господин Таль уже давно лежит в больнице, он совсем плох. Профессор установил, что ему осталось недолго жить, болезнь зашла слишком далеко». Таль — «долина», людей с такой фамилией я не знаю среди своих знакомых. Значит, речь идет о человеке, имя которого я могу вспомнить по ассоциации. В переводе на нормальный язык это означает, что наш сосед и товарищ Альфред Берг — «гора» — приговорен к смерти. Так мы всегда переписываемся с женой, и я умею точно расшифровывать ее иносказания. Да, Берга давно взяли в «больницу». Еще одна жертва!

* * *

Мы уезжали из Витебска на перегруженной всяким барахлом автомашине. Я сидел высоко на вещах вместе с Гревером и с грустью смотрел на удаляющийся лес, на домики возле опушки, где познакомился с Алексеем, на места, где мне хотелось бы остаться, чтобы почувствовать себя, наконец нормальным человеком.

— Карл, дружище, что у тебя за лицо! — закричал Гревер, заметив мое настроение. — Можно подумать, что ты едешь не с фронта, а на фронт. Там, где мы сейчас осядем, будет спокойно до самой осени. А потом мы снова получим такой пинок, что уже докатимся до башен самого Берлина.

— Если эти башни еще будут там стоять.

* * *

Вот теперь мы узнали, что за отдых ждал нас в Вильнюсе. Еле живым санитарам поручили развернуть в здании академии эпидемический тифозный госпиталь на тысячу человек. Это выздоравливающие, но на родину их не решаются отправить, потому что они основательно смахивают на привидения.

Конечно, об отдыхе не может быть и речи. По ночам воздушные тревоги. Днем до черта работы. Я, кажется, действительно схожу с ума. У меня началось какое-то нервное заболевание, меня пугает малейший шорох и всюду чудится трупный запах. Мысли путаются. Я часто вижу глухонемого на виселице. На меня не действуют самые сильные наркотики. Во рту вкус металла и крови. Мне чудится, будто я сам на виселице, а палач затягивает на мне веревку…

Песок в машину

Прошло полгода. Сентябрь. Черную тьму прорезают лучи света. Снова я ощущаю вкус еды, хотя трупный запах все еще преследует меня.