Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941-1943

В честь Пасхи мы украсили наши спальные апартаменты березовыми гирляндами. Мы развесили несколько картинок и прикрепили пару ваз к стенам. Одна из них представляла собой маленькую металлическую кружку, которая держалась на трех карандашах, другая – старую консервную банку, которую я обернул бумагой. Мы поставили в них веточки орешника, листья которого тянутся к свету.

Мы можем удобно лежать на своих соломенных матрацах, постеленных на самодельные кровати. У нас даже есть по куску белой льняной ткани на каждого плюс покрывало с синим штемпелем и наволочка. Ночью я могу снимать брюки и ложиться спать в одной рубашке. Может быть, вам нелегко понять, что это значит, но могу сказать вам, что каждую ночь я ложусь спать с чувством благодарности за это.

Итак, Пасхальное воскресенье. Оно может быть таким. Солдаты лежат в траве в низине или сидят на корточках, щурясь на свет и смеясь грубым шуткам участников концерта. Солнце собирается тут, как будто его поймали в углубление огромных ладоней. Упругий воздух вибрирует в солнечном свете. За низиной поднимается зерновое поле. Можно видеть нежные зеленые ростки, с каждым днем поднимающиеся все выше. Они дышат во влажном, теплом воздухе, и зелень становится темнее. В березовых рощах первые пробившиеся молодые листочки контрастируют с унылым серым фоном. Как будто на них повеяло дыханием жизни.

На многих полях все еще лежит желтая и сухая, как волосы старика, прошлогодняя трава, но под ней мощно пробиваются новые ростки. Сегодня первые весенние грозы прокатились по земле при меняющемся свете. Они кажутся более короткими и жестокими, чем у нас дома, но, может быть, это потому, что мы можем наблюдать их во всей красе. Они заполняют все небо своей поразительной мощью, властвуя надо всей местностью, так что когда они уходят, то их дыхание распространяется вокруг во всем своем великолепии. Как-то раз огромные градины посыпались на дорогу, но потом над влажной землей обильно поднялся пар, и она блестела как лошадь после доброй скачки. Скоро мы вспашем землю и посеем зерна, даже здесь, на линии фронта.

Наша жизнь делится на периоды. Когда годы уходят, безвозвратно, навсегда, остается только сжимать зубы. Наивно полагать, что нам воздастся за них. Потому что все нереализованные возможности за прошедший период навсегда утеряны безвозвратно.

Никто не сеет летом. Но, может быть, наивно также обсуждать и это. Я говорю себе так потому, что в этой войне, более чем в какой-либо другой до этого, мысли вращаются вокруг значения того, что происходит. Мое собственное мнение далеко не однозначно. Но здесь, в одной из величайших глав истории человечества, определенно должен в окончательном виде быть продемонстрирован прусский дух. При этом лучшая часть немцев стоит перед лицом неизбежности, не закрывая на нее глаза. И эту неизбежность они воспринимают как неотвратимый призыв, который в одном важном отношении превосходит то, что требовалось от солдат в 1914 году. Мы переживаем леденящий душу эксперимент.

Мы подтянулись к нашему передовому эшелону. Солнце улыбалось, а срывавшийся ветер радостно хлопал вокруг нас. Вереница мотоциклов перемахнула через дорогу, по которой шли повозки, и повернула к «автостраде». Франц Вольф спешился, и при тихо урчащем моторе мы скатились через корни под последними высокими елями. Затем мы выключили мотор. Ветер стих. Солнце по диагонали падало на деревья и заливало лагерь волной света. Стоял запах смолы и лошадей. Пространство между стойлами было чисто подметено. Блокгаузы и круглые палатки мирно лежали, расположенные по периметру. Посередине было открытое пространство, где наемники были собраны для «приведения к присяге»[11]. Они выглядели опрятно в своих кителях с белыми нарукавными повязками и пилотках без эмблемы. Чистые и накормленные.

Переводчиком был молодой русский. Он тихо появился из лесу, его винтовка свободно висела на плече, чистое загорелое лицо, расстегнутый воротничок и движения как у зверя – сочетание выносливости и ловкости. Он говорил хорошо, отрывая голову от записей и подкрепляя слова жестами. Наемники стояли одетыми на открытом пространстве и слушали с напряженным вниманием. «Это правда, то, что я вам зачитывал?» – спросил он. «Правда, – кивали они, – все так и есть». Их лица окаменели. Они присягнули без колебаний, связывая себя обязательством верно служить, так же как они служили, когда присоединились к нам или когда были взяты в плен, на обратном пути в Смоленске, или Калинине, или Ржеве. Они знали, что это была неплохая сделка. За ними только нужно было присматривать.

Но они говорили, что у них есть вопросы: и я сказал: «Выкладывайте».