Дневник немецкого солдата

Рядом с ним лежит шофер Крафцик, чуть поодаль — фельдфебель Бранд, от них тоже осталась только кожа да кости.

У обер-фельдфебеля Госхейде сильнейший жар, похоже, он при смерти. С трудом он открыл глаза и вдруг разразился потоком проклятий в адрес «разбойников и преступников». Ему протянули газету, в которой было написано о наших победах. Слабеющей рукой Гросхейде сунул ее под себя: только, мол, на это она и годна.

С каждым днем «подыхающих» становится больше.

Кажется, не осталось человека, не зараженного дизентерией. Одеяла стали жесткими от кала и крови. И тем не менее санитарный отряд должен работать: раненые все прибывают.

Ефрейтор Густав Рейнике, крепкий, жилистый человек, по профессии горняк, приданный нашему отряду как специалист по сооружению убежищ, зло сказал:

— Именно так я и представляю себе победу.

* * *

Я корплю над бумагами, составляя требование на продовольствие. Зоберг возится со списками эвакуируемых и вновь прибывших. Росетти малюет какие-то указки. Словом, каждый занят тем, что ему положено по расписанию и плану. От опия клонит ко сну. Тогда появляется унтер-офицер Бауманн. Одного за другим он встряхивает нас за шиворот:

— Эй, разгильдяи, прибыл новый транспорт, а мест нет. Давайте-ка, разгружайте раненых и кладите их между старыми. Кого некуда ткнуть — сунем в коридор.

Шатаясь, мы выходим во двор и на спине, словно мешки, тащим раненых в спортивный зал.

В новой партии — совсем юный солдат, похожий на старшеклассника. Ему оторвало обе руки. Осколки, застрявшие в спине, не дают ему лечь. Его выхаживает санитар Отто Вайс, бывший лютеранский священник. Вайса лишили прихода за отказ проповедовать веру, предписанную Гитлером.

Солдатик оказался студентом медицины. Он сидит прямо, не прислоняясь. Он не может отогнать мух, у него нет рук. Он не может сам есть, его кормят. Но Отто Вайс написал его родителям, что их сын в добром здравии. Вот только, мол, писать не может — повредил спину и все время лежит. Этот мальчик тоже схватил дизентерию.

В городе дня два назад открыли эпидемический госпиталь. Но он уже переполнен. В коридорах и на лестницах лежат больные в ожидании смерти или очереди на койку, на которой они все равно умрут, может быть, только на день — два позже.

Я позвонил в госпиталь, чтобы узнать, сколько можно привезти новеньких. Дежурный санитар ответил:

— В данный момент все забито. Позвони часика через два. У нас тут очередь на тот свет.

— Ну и как? Быстро она движется?

— Да, — равнодушно ответил ефрейтор. — Сорок четыре за прошлую ночь. Мы, конечно, создали погребальную команду, — добавил он невозмутимо. — Все заранее продумано до мельчайших подробностей. У него величайший в мире организаторский талант!

Он явно имел в виду фюрера.

* * *

Начался обстрел Варшавы. Раненых привозят днем и ночью. Уже зарегистрировали двухтысячного. Действительно, продвигаемся семимильными шагами.

Вместе с новыми вестями с фронта приходят и новые транспорты с людьми, чьи сердца «угодили под молот».

Среди вновь прибывших было трое евреев. Их мобилизовали в армию с подводами, но обоз попал под обстрел. Евреев положили вместе с другими ранеными в спортивный зал. Разразился грандиозный скандал. Солдаты не хотели лежать под одной крышей с евреями. Наиболее настойчивые антисемиты вопили, чтобы евреев немедленно выкинули вон.

Вызвали доктора Айкхофа. Он категорически заявил, что раненые есть раненые и евреи останутся в госпитале.

— Я буду спать на улице, — заявил один из антисемитов.

— Если вам нравится — не смею мешать, — ответил Айкхоф.

В это самое время пришел приказ перевести всех штатских в другой госпиталь. Евреев погрузили в машину и повезли в госпиталь возле площади Реймонт. Там их не приняли. Тогда их повезли в городскую больницу. И там от них отказались. Тогда потащили в еврейскую больницу. Но и этой больницей командуют немцы. «Пусть подыхают», — ответили в еврейской больнице и вернули раненых в наш госпиталь. Мы с трудом отыскали в городе евреев, которые согласились взять этих раненых к себе. Они приехали за своими единоверцами на тележках.

* * *

Восемнадцать дней, отведенные Гитлером на Польскую кампанию, давно истекли. Война не закончилась, но программа исчерпана. Значит, война кончена.

Уже одиннадцать дней после официальной «победы» продолжаются ожесточенные бои. Судя по приказам штаба дивизии, то тут то там против нас выступают то шесть, то одиннадцать тысяч вооруженных поляков. А значит, есть новые раненые. Правда, теперь их привозят только ночью.

Санитары при разгрузке транспортов обязаны спрашивать солдат о времени ранения, чтобы знать, стоит ли еще делать противостолбнячный укол.

— Когда ранены?

— Позавчера в два часа.

— Как? Уже после окончания войны?

— Брехня все.

* * *

Зима наступила рано. Население осталось без угля. К голоду присоединился холод. Люди выламывают деревянные водостоки на домах, разбирают заборы, рубят деревья на улицах. Люди ходят угрюмые, втянув головы в плечи. С наступлением темноты солдатам запрещается выходить в город без оружия и в одиночку.