Дневник неудачника, или Секретная тетрадь

Поговорили и пошли каждый своей дорогой. Идете дальше и думаете: «Эх Елена, Елена, не избежала и ты общей бабьей судьбы. А жалко, черт побери. Жалко. Жалко. Что-то не так ты сделала. Эдьку Лимонова бросить можно. Чего ж нет. Но что-то не так. Явно что-то не так…»

Больше всего не люблю старых богатых леди. За каждой какая-нибудь гнусность скрывается. Удачливые торговки пиздой. Посчастливилось. И с собачками их не люблю, и без собачек. И в магазинах их не люблю. И когда едят не люблю. Впрочем, и молодые женщины, когда едят — противны. Обычно они едят много и жадно — особенно после нескольких недель совместного секса" когда уже уверены, что вы свой — можно расслабиться — тут вы их и видите такими, какие они есть. Бедный мальчик — вы-то воображали… Принцесса… ангел — заглатывает куски мяса, как удав, мычит над бурым соусом, кутает губы в тяжелое красное вино, сладостно шипит смесью ананаса с кокосом — короче, совокупляется с едой.

Отели. Отели. Вся пятьдесят девятая Централ-Парк-Южная раззолоченная улица. Как-то ночью пьяная пара обнимать меня здесь стала. Я оторопел от наглости. Обычная реакция — в карман — за нож…

— Но они ж меня не обижают, — потом думаю. — А все-таки тела касаются.

Ушел от греха.

Они пьяные ли догадывались? Он? Она? Что стройный человек в кепочке, похожий на художника, вполне спокойно зарезать мог. Гуляй, буржуазия, да не загуливайся. И обнимать меня не надо. А то я злой.

Японский ресторан хорош осенью — в промозглую погоду. Горячие салфетки, подогретое саке. Когда дует норд-вест. И особенно хорош он перед покушением на жизнь премьер-министра, на последние деньги, в свистящем ноябре.

Централ-Парк. Июль. Два молодых бледнолицых в очках урода, один с длинным внимательным носом, суют друг другу листки с отпечатанным текстом. Я заглянул — сценарии… Будут, будут длинноносцы — добьются — со старыми шеями, в распахнутых с жабо рубашках и цепями из золота на старых веснушчатых сосисках-руках — будут в Голливуде. И будут ебать молодых глупых моделей и тех, кто желает в артистки. А рядом густо замешанная мексиканская семья размещалась с подстилками, детьми, термосами и сразу тремя транзисторами. Эти не будут.

И шел мимо я — красная сволочь — кудрявый, длинноволосый, с темной кожей и черными мыслями. Э. Лимонов — человек из России. И что удивительно — талантливый нееврей.

Как-то красил студию ювелира Франка, у него длинная итальянская фамилия. Поблизости вертелась очень живая его девочка, Элен, три года девочке.

«Мой папа Фрэнк — муж моей мамы, — сообщила она мне. — А у тебя жена есть?»

«Моя жена оставила меня», — говорю я ей, продолжая красить, сидя на корточках. «Это очень подло, — говорит дитя серьезно. И очевидно, чтобы развеселить меня, объявляет: — Вот, посмотри, как я умею прыгать. — Встает с пола и прыгает, отбрасывая ручки-ножки в стороны. — Это потому, что я легкая. Ведь я еще ребенок. Вот вырасту — уже не смогу», — поясняет она.

Я поднимаюсь, откладываю щетку и пытаюсь прыгнуть, как Элен. Очевидно, у меня плохо получается, потому что она смеется. «Ты тяжелый», — говорит она. Когда я спрашиваю, сколько ей лет (банальный дурацкий заискивающий вопрос взрослого, чтобы что-то сказать ребенку, отец ведь сообщил мне, что ей три), она отвечает, что уже имела три дня рождения. «А сколько тебе?» — спрашивает она. «Тридцать один», — вру я. (На самом деле тридцать пять.)

«Ты старый», — говорит она.

«Может, не очень?» — с надеждой спрашиваю я.

«Нет старый», — говорит, потупясь, правдолюбивый ребенок.

Потом она меня учит английским словам. «Повтори за мной», — сурово требует итальянская девочка, я повторяю.

В общем, у нас все о'кэй с ней. Мы отлично ладим и довольны друг другом.