Дневник обезьянки (1957-1982)

Я шла по Кингс-Роуд, собираясь на чай к маме и папе, и упала. По-видимому, это и послужило толчком. Шагала я довольно быстро, чтобы отвязаться от вроде бы безобидного, но совершенно пьяного старикашки, который все пытался со мной заговорить и почти кричал. Мне было неловко, потому что вокруг было полно народу. То ли я поскользнулась, то ли попала каблуком в щель в тротуаре – во всяком случае, именно об этом твердил старик, пока я валялась на земле, выставив себя на всеобщее обозрение: «Надо подать жалобу! Она из-за этого упала!» Два молодых парня помогли мне подняться. Они боялись, что я начну рожать прямо у них на глазах. Они усадили меня и предложили зайти выпить чаю, но эта история так меня смутила, что я постаралась поскорее оттуда убраться. Быстро купив то, что мне было нужно, я взяла такси и поехала к маме с папой. Когда я вернулась домой, Джон брился. Я приготовила ужин и вымыла голову. Пару раз за вечер я почувствовала острую боль в области живота, но в последнее время ребенок так брыкался, что я не придала этому значения. Мы довольно рано легли спать. Джон принял снотворное и мгновенно заснул как убитый. Мне не спалось, и я взяла книгу доктора Спока. Живот у меня затвердел, и появились болезненные ощущения, но вполне терпимые. Я кругами ходила по комнате с часами Дж. в руках и замеряла промежутки между схватками. Я дважды пыталась его разбудить, но он спал очень крепко. Когда до меня дошло, что происходит, схватки повторялись через каждые пять минут, с завидной регулярностью, не то что недавнее беспорядочное покалывание. Тогда я поднялась этажом выше, чтобы позвонить в лондонскую клинику… Для этого мне пришлось набраться храбрости, но все я это сделала. Когда боль отступала, я забывала, какой сильной она была, и думала, что, может быть, я зря волнуюсь. Как бы там ни было, я дозвонилась до медсестры в роддоме. Пока она искала акушерку, меня настигла очередная схватка. Они сказали, что подготовят мне палату. Я спустилась вниз, надела платье, чуть-чуть подкрасилась, чтобы не быть похожей на чудовище, и разбудила Джона. Он с трудом разлепил глаза. Ему стоило неимоверных усилий подняться, но в конце концов он встал, и мы поехали в роддом, прихватив мой чемодан и Манки. Из подъезда я вышла в таком возбуждении, что даже не удивилась, увидев рядом с нашей машиной еще одну, белую, и двух типов, только подумала, что нас, кажется, собираются ограбить. Типы посмотрели на меня с изумлением – еще бы, человеческая гора, которая стояла на тротуаре, корчась в схватках. Они быстро смылись, но рядом с нашей машиной мы обнаружили шланг и канистру. Оказывается, они воровали у нас бензин! На меня напал сумасшедший смех. Я успела посмотреть на номера машины, на которой они удирали, в надежде, что их будет легко поймать, и, разумеется, увидела, что номера иностранные. Мы погнались за ними, чтобы вернуть свой бензин. На Понт-стрит мы остановились возле телефонной будки, я позвонила в полицию и сообщила номера машины, после чего мы поехали на заправку на Парк-лейн, поскольку остались практически без горючего. Это было по пути к больнице. Меня положили на кровать. Дж. мне помог, потому что боль становилась все сильнее. Медсестра ощупала мой живот и сказала: «О да, прекрасные схватки!» Мне дали четыре таблетки. Потом меня побрили. Помню, что я морщилась, глядя на Джона, – это был момент, которого я боялась больше всего. Я смущенно хихикала, потому что Джон тоже морщился и корчил рожи… Схватки достигли невероятной интенсивности, мое дыхание стало прерывистым. Джон напомнил мне, что я должна делать упражнения, но у меня не было сил, остался только страх перед очередной схваткой. Они уже шли по две без перерыва, потом – по три, потом слились в одну мучительную схватку. Бедный Джон сидел рядом со мной, вжавшись в кресло, он выглядел измученным. Он мог бы уйти, и в какой-то ужасный момент мне показалось, что он так и сделает. Присутствовавшая при этом монахиня уговаривала его удалиться, но медсестра сказала: «Если хотите, можете остаться», и он остался, чему я обрадовалась – без него я бы не справилась. Помню, что я с шумом дышала, а когда боль достигала пика, у меня мутилось сознание и становилось очень страшно. Джон держал меня за руку и заставлял меня дышать ровнее. Если бы не он, я бы, наверное, сошла с ума. Дальнейшее я помню смутно. Кажется, я сказала Джону: «Пока, fatty[74]!» Потом мне велели тужиться, и это было самое сильное из всех физических ощущений, какие я когда-либо переживала; наверное, мне было очень больно, но я помню только приказ тужиться; вроде бы я вела себя не очень мужественно и даже слегка задохнулась, во всяком случае, позже мне сказали, что я устроила то еще представление; еще я помню, что отчаянно за кого-то цеплялась, и анестезиолог что-то сказал насчет цвета волос у ребенка; я была уверена, что он сказал «темные», но он утверждал, что сказал «светлые» и что у меня девочка; я была как пьяная и не чувствовала своего лица; мистер Шнайдер сказал: «Смотрите-ка, кто тут у нас». Это был Джон. Я ужасно его люблю.