Дневник одержимого Виагрой

— БОГОХУЛЬНИК! — кричит он на этот раз так громко, что образуется городское эхо. — Я знаю про дождик! Этот дождик сделал я. Я — Зевс, и я ссать хотел на тебя и на других смертных. Земля — мой горшок, и я ссу на слабых и немощных!

Ему удается расстегнуть ремень, пуговицу и ширинку, не упуская из рук флуоресцентную лампу. И он фактически запускает золотую трансцендентную кривую.

Впервые за всю нашу дружбу, Взгляд посылаю ему я. А он остается непроницаем.

— Сраные смертные! Вы не заслуживаете даже яйца богам облизывать! Готовьтесь почувствовать гнев Зевса!

В тот миг, когда он поднимает лампу, чтобы метнуть ее, его штаны спадают до лодыжек.

Из темноты внизу за краем, оттуда, где мне не видно с того места, где я стою, до меня доносится звук распахиваемого окна и до боли знакомый голос, бранящийся на него по-русски.

Золотая струя Криса продолжает еще сильно литься, когда он швыряет флуоресцентную лампу в темноту. Ну, не совсем чтобы в нее, но достаточно близко, чтобы заставить меня улыбнуться. А результат броска драматичен: громоподобный взрыв и звук разбивающегося стекла разносятся по обычно тихому Сан-Франциско. Русская больше не кричит. И теперь у него в руках — две лампы. Могучий громовержец. И дождь действительно начинается. А кто его знает, вдруг он и вправду Зевс. Кто я такой, чтобы судить? Ведь это он — с громом и молниями. И если он мечет их в славянку с бурыми ногтями на ногах, то, что касается меня, он может называть себя так, как ему вздумается. Если человек стоит на крыше в дождь с портками на лодыжках, разве это исключает божественность? Не исключает этого и звук приближающихся сирен. Пусть «Лучшие во Фриско»[34] занимаются с бесштанным греческим божеством на крыше. Настало время Сома, я ложусь в постель. На следующее утро меня будит резким звуком еще один проклятый звонок Тэда Липшица по восточному стандартному времени[35].

— Мммм-алло?

— Джейсон? Тэд Липшиц. Как идут дела?

Я все еще сонный. Черт, я все еще пьяный. Как идет что? И все сразу накатило, как асфальт на лицо незадачливого скейтбордиста с больным внутренним ухом: выпивка, трава, фаллоцентрическое интервью, нательные микрофоны, пьяное вранье о рокзвездности и рейтинге Эм-ти-ви, холодно-равнодушные яппи и Зевс.

Я оглянулся вокруг. Никаких признаков Кристофера, Зевса или кого-либо еще, кроме меня самого.

— Классно. Все классно прошло. Было здорово.

— Замечательно. Рад это слышать.

— Тэд, послушайте… пожалуйста, уж не делайте там из меня полного идиота, хорошо?

Он тихо усмехнулся:

— Я не могу изобразить тебя плохим. Иначе, если такое случится, ты порвешь нас на части в каком-нибудь журнале.

Я усмехаюсь в ответ вежливо, но кратко, чтобы дать ему понять, что он прав.

Перо сильнее видеопленки, а ручек у меня на письменном столе полно. Они рядом с ежедневником, в котором в разделе «Что сделать» нацарапана памятка о том, что мне нужно вспомнить второе имя. Что я и делаю. Я беру чудо-перо и ставлю отметку в графе «Выполнено» рядом с памяткой.

«20/20» выходит в эфир вечером накануне Дня святого Валентина. По программе передача назначена на 9.00 вечера в Сан-Франциско. У меня опасная нехватка транквилизаторов всех сроков годности, поэтому нужно поберечь что есть для стрессового шторма, который неизбежно наступит после передачи. Я собираюсь выдержать время просмотра в трезвости.

Первые звонки раздаются вечером около 6.00, когда на Восточном побережье уже 9.00, и начинаются они с бостонской ветви семьи Галла вэй, в которой какая-то тетушка, или дядюшка, или какой-то двоюродный брат, переключая случайно каналы, неожиданно увидел меня и позвал каждую другyю тетю, дядю, или двоюродного брата, или сестру в комнату или к телефону и сказал что-то вроде: «Быстрее! Включи седьмой капал… Джейсон на „20/20» рассказывает о наркотиках и своем члене!» Когда вся эта история закончилась, мне говорили, что семейные сборы моих родственников проходили в нескольких местах района Большою Бостона, где они сидели, собравшись вокруг телевизоров, с широко раскрытыми глазами и отвисшими челюстями, неспособные вымолвить что-либо. И тут кто-то решил снять телефонную трубку. Выразителем интересов общественности вызвался стать один из дядюшек, страстная тяга которого к спиртному была основой семейной легенды.

— Алло?

— Ты что, совсем из ума выжил?

Я не говорил с ним, скажем, последние три года. Симулирую полное неведение.

— Ты! По телевизору! По моему телевизору! Говоришь о своем пенисе! Ты принимаешь Виагру?

Боже.

— Нет, я не принимаю Виагру. Я принял Виагру только раз и написал об этом глупую историю, которую опубликовали. А теперь каждый думает, что я — что-то вроде эксперта.

— То есть ты не эксперт?

— Черт, конечно же нет. Я просто идиот с компьютером.

— Тогда прекращай говорить про свою штуку и убирайся с телевидения!