Дневник одного гения

Сравнивая позитивные результаты этих обследований со свидетельствами и ощущениями самого пациента, а также с данными, полученными в итоге пальпирования брюшной полости и введения в пищевод электрического зонда, мы окончательно пришли к заключению, что в желудке пациента находится кусок сухого дерьма.

Итак, диагноз был окончательно установлен, оставалась лишь задача извлечь инородное тело из желудка пациента. Поскольку хирургам еще никогда не удавалось извлечь столь внушительное по размерам инородное тело с помощью щипцов или других инструментов, введенных через пищевод, я решил не терять времени на подобные попытки и сразу же принял решение провести резекцию желудка.

Операция резекции желудка, сделанная в точном соответствии с принципами, разработанными доктором Лаббе, была проведена 23 августа, в результате нее дерьмо было наконец извлечено из желудка пациента. Следует отметить, что доктором Полайоном были введены отдельные усовершенствования, позволившие несколько упростить эту операцию.

После того как сообщение было закончено, господин Барон-Ларрэ, попросивши слова, напомнил присутствующим, что операция резекции желудка известна еще с давних времен, так, в одной из старых книг он встречал описание случая, когда кусок дерьма проглотила одна юная особа женского пола. Несколько месяцев спустя проглоченное дерьмо привело к образованию у девушки вздутия в надчревной области; ориентируясь на это вздутие, хирург вскрыл брюшину, добрался до желудка и извлек из него кусок дерьма».

1954-й год [62]

1955-й год

ДЕКАБРЬ

Париж, 18-е

В настоящий триумф Дали превратила вчера восхищенная толпа вечер в храме Науки. Не успел я прибыть туда на своем «роллсе», битком набитом кочанами цветной капусты, как, приветствуемый вспышками бесчисленных фоторепортеров, сразу же проследовал в главную аудиторию Сорбонны, дабы не теряя ни минуты начать свое выступление. Публика, дрожа от нетерпения, ждала от меня эпохальных откровений. И я не обманул ее ожиданий. Я заранее решил приберечь для Парижа самые свои сногсшибательные заявления — ведь Франция недаром снискала себе репутацию самой разумной, самой рациональной страны мира. Я же, Сальвадор Дали, происхожу родом из Испании — самой что ни на есть иррациональной и мистической страны, которая когда-либо существовала на свете… Это были мои первые слова, и они потонули в бешеных рукоплесканиях — никто так не чувствителен к комплиментам, как французы. Разум же, продолжил я, никогда не является нам иначе, как в ореоле радужного тумана, окрашенного во всевозможные оттенки скептицизма, которые он, то есть разум, всячески стремится рационализовать, свести к коэффициентам неопределенности, ко всяким гастрономическим изыскам в прустовском стиле, неестественно желеобразным на вид и непременно с душком. Вот почему так полезно и даже просто необходимо, чтобы испанцы вроде нас с Пикассо время от времени появлялись в Париже, дабы дать возможность французам воочию увидеть сочащийся кровью кус натуральной, сырой правды.

Тут, как я и ожидал, в публике началось совершенно невообразимое. Я понял, что победа за мной!

Тогда, не давая им опомниться, я заявил: несомненно, что Анри Матисс был одним из самых значительных современных художников, но ведь он олицетворял последние отзвуки Французской революции, которая вошла в историю как революция буржуазная, а это значит, что Матисс был прежде всего выразителем буржуазного вкуса. Буря аплодисментов!!!

Развитие нынешнего современного искусства привело к достижению максимального уровня рациональности и максимального скептицизма. Нынешние молодые современные художники уже вообще НИ ВО ЧТО не верят. А когда не верят ни во что, то рано или поздно приходят к тому, что, в сущности, именно это самое ничто и изображают, как это и случилось со всей современной живописью, включая как абстракционистов и эстетов, так и приверженцев академической манеры, за единственным исключением группы американских художников из Нью-Йорка, которые благодаря полному отсутствию традиций и пароксизму инстинкта вплотную подошли к новой предмистической вере, которой суждено оформиться, едва лишь мир осознает наконец последние достижения ядерной науки. Во Франции — на полюсе, диаметрально противоположном нью-йоркской школе, — я вижу лишь один достойный упоминания пример: я имею в виду своего друга художника Жоржа Матье, который в силу своих монархических и космогонических атавизмов занял позицию, совершенно несовместимую с академизмом современной живописи.

И снова мои откровения были встречены громкими возгласами «браво!». Мне оставалось лишь окончательно оглушить их плодами своих медитаций, изложив свои псевдонаучные идеи. Я, конечно, не оратор и даже не претендую на то, чтобы причислять себя к почтенному ученому сообществу, но среди публики наверняка должны были быть люди, имеющие какое-то отношение к наукам и особенно к морфологии, и я был вправе рассчитывать, что они смогут по достоинству оценить новаторский характер и обоснованность моих маниакальных наваждений.