Парикмахеры. Во времена моей молодости никакого массажа головы они не делали. Вам просто грубо мыли голову, а потом превращали ее в щетку, которая держалась до следующей стрижки при помощи клеящего карандаша «Пинто». (Нет, «Пинто» — это позже, в первые послевоенные годы.) Как бы то ни было, эта профессия феминизировалась, стала более утонченной, и вот уже во время мытья волос ловкие пальцы массируют вам голову. На какие-то секунды ты отключаешься и, при определенном мастерстве массажистки, все мечты становятся реальностью. На грани экстаза я, кажется, даже прошептал: Не надо, пожалуйста, хватит. Вам не нравится, когда вас массируют? — с невинным видом спросила молодая парикмахерша. Я вроде бы промямлил: Нравится, нравится, но не надо. Насчет «невинного вида» — сам я ни секунды в это не верю, потому что, будь я девушкой и занимайся я массажем волосистой части головы, я бы непременно потешался над этими господами, оказавшимися во власти моих проворных рук и не имеющими возможности, в силу их положения в кресле, перевести закатывающиеся под моими пальцами глаза на свой гульфик. Прекрасный повод вдоволь посмеяться с подружками! Вполне возможно, что они еще и соревнуются, чтобы хоть как-то развлечься в течение нескончаемого рабочего дня: Ну а у твоего за сколько секунд встало?
Кромешный мрак на душе — все утро. А попало за это Грегуару. Я чуть не подскочил, когда (мы ходили на рынок) он со слезами на глазах спросил, почему я на него сержусь. Какое же лицо я показывал ему все это время? Какую недовольную физиономию? Какую злобную харю? И сколько времени? Впрочем, а какое у нас бывает лицо, когда мы строим козью морду? И какое оно, когда мы ее не строим? Мы живем, скрываясь за нашими лицами. То, что ребенок видит, глядя в лицо взрослого, — это зеркало. И сейчас в этом зеркале Грегуар разглядел свою загадочную вину.
— Что я сделал?
— Ты сделал, ты сделал такое, что тебе за это полагается мороженое. Какого тебе хочется? Ванильного, шоколадного, клубничного, фисташкового?
— Орехового!
Два ореховых мороженых — два!
Был кромешный мрак, стало — чувство вины… Когда я поведал обо всем Моне, она сказала, что глагол «кульпабилизировать» (в значении «внушать чувство вины» и «чувствовать себя виноватым») вошел во французский язык в 1946 году. А в 1968-м появилось выражение «декульпабилизировать» («снимать вину»). Да уж, тут говорит сама История…
Лекарством от мрачного настроения может стать посторонний, только он должен быть мне совершенно чужим и безразличным. Еще не бывало, чтобы рабочий день не расправился с моим «мраком». Стоит мне переступить порог нашей конторы, как социальный человек берет верх над человеком, впавшим во «мрак». Я делаю то, чего ждут от меня остальные: внимание, советы, поздравления, приказы, поощрения, шутки, внушения, примирение… Я становлюсь собеседником, партнером, противником, подчиненным, начальником — добрым или злыднем, я — само воплощение
Говоря — довольно часто — в этом дневнике о «душевном мраке», я говорю не о душе, не даже о психологии, нет, я остаюсь как никогда верен сфере тела, этого чертова клубка нервов!
Был в кафе на улице Лафайет, пошел пописать. Свет погас в самой середине процесса. И так два раза. Интересно, из какого среднего возраста исходили те, кто устанавливал этот таймер и рассчитывал время, необходимое человеку, чтобы справить нужду. Неужели я делаю это так медленно? Неужели раньше я делал это так быстро? Что за гадость этот культ молодости, который коснулся даже производства таких вот агрегатов, перемалывающих время! То же относится и к таймерам освещения на лестницах, и к лифтам, двери которых закрываются все быстрее и быстрее.