Дневник одного тела

Тижо: А я никогда не смог бы жениться раз и навсегда. Знакомишь кого-то со своей женой и как будто выставляешь напоказ свой член.

* * *

73 года, 7 месяцев, 14 дней

Суббота, 24 мая 1997 года

Ужин у сына Н. Запланирован давно. Мальчик хочет меня отблагодарить. За оказанную услугу. Один раз уже переносили. Откладывать снова уже нельзя даже по причине разбитой физиономии. Впрочем, о физиономии-то в течение всего вечера речь так и не зашла. А ведь она выглядит чертовски эффектно! Трехмерная радуга. Повреждения такого рода по мере заживления становятся только живописнее. Вся палитра красок и оттенков. Сейчас мы входим в период сочных фиолетовых и желчно-желтых тонов, а налившийся кровью глаз выглядит вообще черным. Но за столом никто ни словом, ни намеком не упомянул об этом шедевре. О роже мсье — ни-ни. Ладно, мне же лучше. Однако во второй половине вечера телесная тема пошла в контратаку в самой неожиданной форме. Юная Лиз, младшая дочка Н., страшная болтушка, по словам ее матери, которая быстро умеет завладеть симпатиями гостей, вывалив на них весь набор претензий, предъявляемых ею к собственным родителям («правда, милая?»), за ужином не проронила ни слова. И не съела ни крошки. Когда убрали со стола и девочка скрылась у себя в комнате, ее мать, поспешив со страшными выводами, зашептала: У малышки точно анорексия! Но ее диагноз был спокойно подкорректирован мужем — в сторону снижения опасности: Да нет же, дорогая, малышка просто нас специально изводит, и меня, и тебя, ничего страшного. Супруга задыхается от возмущения, дальше следует семейная перебранка, децибелы растут, и тут из своей комнаты выскакивает Лиз и вопит, что ее все это достало, достало, «достааааало»! И у нее во рту, раскрытом во всю ширь для этого выплеска эмоций, все видят пирсинг — маленький стальной шарик, подрагивающий, как капелька ртути, на опухшем языке. О, ужас! Что это такое, Лиз? Что у тебя во рту? Иди сюда сейчас же! Но Лиз закрывается на два оборота. Возмущенную мать волнует не столько язык дочери, сколько ее окружение. И тут в разговор вступает некто Д.Г., адвокат по профессии, принадлежащий к тому же поколению, что и хозяева дома. Он переводит разговор на тему влияния.

— Скажите, Женевьев, вы носите стринги?

— Простите, не поняла?

— Стринги, такие трусики в виде шнурка, которые Клодель назвал бы полуденным разделом, а бразильцы прозвали «зубной нитью».

Молчание тем более красноречивое, что хозяйка дома, судя по гладкости ее юбки в том месте, где она обтягивает ее безупречные полушария, стринги носит, да-да, и с успехом.

— А вы не задавались вопросом, кто это на вас так повлиял, коль скоро у вас такие безупречные связи?

Молчание.

— Потому что, если я не ошибаюсь, в самом начале стринги входили в гардероб шлюх, верно? Спецодежда, так сказать, униформа, вроде военной фуражки? Как же случилось, что сегодня они стали обычным делом в самых приличных семьях? Чье это влияние?

Когда разговор перешел на побочные эффекты глобализации, мы с Моной потихоньку смылись.

* * *

73 года, 7 месяцев, 15 дней

Воскресенье, 25 мая 1997 года

Сколько же их, мужчин с «трехдневной щетиной», на этой вечеринке сорокалетних! Странные все же времена: никаких приключений, кругом сплошь страховые агенты, адвокаты, банкиры, специалисты по коммуникациям, по информатике, биржевики, труженики виртуального мира, все — с лишним весом, все просиживают штаны в своих конторах, у всех мозги заштампованы профессиональным жаргоном, а выглядят — прямо какие-то отважные землепроходцы, не иначе, только-только вернулись из кругосветного плавания, или из пустыни Тенере, или, на худой конец, спустились с Аннапурны. Готов дать руку на отсечение, стринги молодой мадам Н. (которая, я уверен, более добродетельна, чем моя горько оплакиваемая тетушка Ноэми) — явление того же порядка. Короче говоря, мода. Что же касается их детей, этих татуированных и отпирсингованных ребятишек, все они несут на себе отметины (в прямом смысле слова) этого оторванного от жизни времени.

* * *

74 года, 4 месяца, 15 дней

Среда, 25 февраля 1998 года

Ужин у В. От жуткого вкуса чуть не выплюнул сразу же все, что было во рту. Помешал особый разговор, который вел со мной за столом хозяин дома. Пришлось проглотить все целиком, не вдаваясь в подробности. И тут мой собеседник выплевывает то, что было во рту у него, с криком: Дорогая, какой ужас! И дорогая соглашается: да, морские гребешки протухли.

* * *

74 года, 5 месяцев, 6 дней

Понедельник, 16 марта 1998 года