Дневник одного тела

Утром — последнее тампонирование, и уже новый интерн отправляет меня восвояси с таким оптимизмом, словно благодаря ему я начинаю жизнь заново. Но, едва вернувшись домой, я снова чувствую, как в горло мне льется что-то сиропообразное, с не оставляющим никаких сомнений металлическим вкусом. Через четыре часа я снова в больнице, где меня тампонируют в четвертый раз. (Кто сказал, что к боли нельзя привыкнуть?) На этот раз интерн настроен скептически. Я делаю это исключительно для очистки совести, мсье, у вас нет никакого кровотечения. Доктор, каждые четыре часа у меня происходит внутреннее кровоизлияние. Мсье, это иллюзия, у вас обычное носовое кровотечение, как бывает у большинства детей, нельзя сказать, что это нормально для вашего возраста, но все равно — ничего страшного. Тампонирование сделало свое дело, кровь у вас больше не идет.

Снова возвращаюсь домой. Где кровавая «иллюзия» повторяется как и прежде, с той же периодичностью. Этьен присылает ко мне своего приятеля из «Скорой помощи». Поскольку дело происходит между двумя «сливами», приятель подтверждает диагноз специалиста. Кровь у вас не идет, это всего лишь иллюзия, возможно, от страха, не паникуйте, спите, все пройдет. Я не паникую, я теряю силы. Слабею, и Мона бьет тревогу. Чтобы все выяснить, она решает вынуть тампон. И подсчитать количество потерянной крови. Новое кровотечение — полная чашка. И опять из левой ноздри. Через четыре часа — вторая чашка. Мы снова едем в больницу, чтобы сунуть чашки под нос эскулапу и спросить его, что он думает об этих «иллюзиях». Ничего не выходит, мы попадаем к новому врачу. Новое тампонирование под предлогом того, что предыдущее было некачественно сделано. Тампонирование — дело гораздо более тонкое, чем может показаться, но не беспокойтесь, сударь, носовое кровотечение — вещь абсолютно безобидная.

В понедельник утром мое тело, облаченное в безупречный костюм начальника, вновь приступает к своим деловым обязанностям. Каждые четыре часа я уединяюсь в туалете, чтобы спокойно выпустить из себя положенную порцию крови — как пописать. Вместе с кровью я теряю и силы. А вместе с силами физическими — силу духа. После каждого кровотечения на меня нападает неуемная грусть. Можно подумать, что печаль заполняет места, оставшиеся пустовать после вытекшей крови. Я чувствую, как на меня надвигается смерть. Медленно, но верно она заступает место жизни. Мне бы так хотелось провести еще десяток лет рядом с Моной, смотреть, как растет Брюно, утешать Лизон, когда к ней придет первая любовь и связанные с ней огорчения. На этом пункте — первая любовь Лизон — я, охваченный предсмертной тоской, останавливаюсь особо. Я не хочу, чтобы Лизон страдала. Не хочу, чтобы какой-нибудь мерзавец воспользовался ее чуть неуклюжей грацией, трепетным взглядом на мир, упрямыми поисками истины в счастье. Одновременно с тоской на меня снисходит некое подобие покоя, я опускаю весла, отдаюсь на волю волн, пусть поток — поток моей собственной крови — несет меня к смерти, думаю я, ведь умереть — это как будто уснуть…

На следующий день идти на работу нет сил. Заехал Тижо, которому позвонила встревоженная Мона, и тут же отвез меня в Сен-Луи, где подвизается один его знакомый фельдшер, знакомый, в свою очередь, с одним маститым хирургом-отоларингологом, который, придя в ужас от количества крови, потерянной мною за эти два дня, делает заключение о диагностической ошибке: это именно носовое кровотечение, только заднее, требующее немедленной операции под общим наркозом. Мона отпускает мою руку на пороге операционного блока.

Когда я проснулся, моя голова напоминала тыкву, нашпигованную иголками. Возбуждение страшное. Тело, внешне неподвижное, ходит ходуном. Внутри у меня все дергается, словно во мне кто-то сидит, тот самый, кто, по словам Моны, все это время бредил. Это ощущение одержимости — реакция на морфий, такое часто бывает, поясняет дежурная сестра, которую я умоляю морфий мне больше не колоть. Нельзя, мсье, вам будет очень больно! Будет больно, тогда и поговорим.

После отмены морфия боль нарастает, и каждый из моих нервов участвует в этом процессе с самым живым интересом. Я чувствую себя святым Себастьяном, у которого под прицелом лучников оказалось одно лишь лицо. Стрелы втыкаются мне между глаз. Когда их колчаны пустеют, мучения становятся более терпимыми — не надо только шевелиться. Учитывая мой пониженный гемоглобин, хирург хочет продержать меня в больнице дней десять, чтобы я смог восстановить силы без переливания крови. Он просит меня простить его коллег за диагностическую ошибку. Чего вы хотите? Заднее носовое кровотечение — штука редкая, а медицина не принадлежит к точным наукам. При постановке диагноза, добавляет он, всегда надо оставлять место для сомнения, сомнение в медицине — это как пожарник в театре. К сожалению, молодые интерны постигают эту премудрость только на собственном опыте.

* * *

43 года, 9 месяцев, 8 дней

Вторник, 18 июля 1967 года