Дневникъ паломника

Мы стояли въ нѣмомъ изумленіи передъ «Большой бочкой», — главной достопримѣчательностью Гейдельберга. Какой интересъ можетъ представлять огромная пивная бочка, — трудно сказать; но путеводитель говоритъ, что это замѣчательная штука, и мы, туристы, отправляемся поглазѣть на нее. У насъ баранья натура. Если бы, вслѣдствіе типографской ошибки въ путеводителѣ не было упомянуто о Колизеѣ, мы могли бы прожить цѣлый мѣсяцъ въ Римѣ, не удостоивъ взглядомъ этой почтенной развалины. Если путеводитель скажетъ, что мы должны посмотрѣть знаменитую подушечку для булавокъ, въ которой ихъ помѣщается одиннадцать милліоновъ штукъ, мы готовы проѣхать пятьсотъ миль, чтобы взглянуть на нее!

Изъ Гейдельберга въ Дармштадтъ. Мы провели въ Дармштадтѣ полдня. Почему намъ вздумалось остановиться въ немъ — не знаю. Это очень хорошій городовъ для житья, но совершенно неинтересный для иностранца. Прогулявшись по городу, мы справились насчетъ поѣздовъ и узнавъ, что одинъ изъ нихъ отправляется немедленно, усѣлись въ вагонъ и пріѣхали въ Боннъ.

Изъ Бонна (гдѣ мы катались и по Рейну, и поднимались на колѣняхъ на двадцать восемь «благословенныхъ ступеней», такъ называютъ ихъ въ часовнѣ; но мы не называли, проползши первыя четырнадцать) мы вернулись въ Кёльнъ. Изъ Кёльна отправились въ Брюссель, изъ Брюсселя въ Гентъ, изъ Гента въ Брюль (гдѣ я имѣлъ удовольствіе бросить камнемъ въ статую Симона Стевина, который отравилъ мои школьные дни, изобрѣтя десятичныя дроби), а изъ Брюля сюда.

Отыскивать поѣзда было адски хлопотливое дѣло. Я предоставилъ его всецѣло Б. и онъ потерялъ двадцать фунтовъ вѣса надъ этимъ дѣломъ. Я думалъ одно время, что мой милый родной Бредшо достаточно головоломная штука для человѣческаго интеллекта. Но милый старый Бредшо яснѣе Эвклидовской аксіомы въ сравненіи съ континентальными росписаніями поѣздовъ. Каждое утро Б. усаживался за путеводитель и, охвативъ голову руками, старался уразумѣть его, сохраняя разсудокъ въ цѣлости.

— Вотъ, — говорилъ онъ. — Вотъ нашъ поѣздъ. Отходитъ изъ Мюнхена въ 1.45; приходитъ въ Гейдельбергъ въ 4 — какъ разъ во время для чашки чаю.

— Приходитъ въ Гейдельбергъ въ 4? — восклицаю я. — Значитъ всего два съ четвертью часа въ дорогѣ? Какъ же мы ѣхали оттуда всю ночь.

— Смотрите сами, — отвѣчаетъ онъ, указывая на таблицу. — Мюнхенъ, отходитъ 1.45; Гейдельбергъ, приходитъ 4.

— Да, — отвѣчаю я, глядя черезъ его плечо, — но развѣ, вы не видите, что 4 напечатано жирнымъ шрифтомъ? Это значитъ 4 утра.

— О! а! да! — восклицаетъ онъ. — Я и не замѣтилъ. Да, конечно! Нѣтъ, не можетъ быть. Это значитъ, онъ идетъ четырнадцать часовъ. Онъ не можетъ идти четырнадцать часовъ. Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ. Это не жирный шрифтъ. Это обыкновенный шрифтъ, только немного пожирнѣе, — вотъ и все.

— Во всякомъ случаѣ, не сегодня въ четыре часа, — доказываю я. — Завтра въ четыре часа. Это вполнѣ похоже на германскій курьерскій поѣздъ, — употребить сутки на шестичасовой переѣздъ.

Онъ задумывается, потомъ вдругъ вскрикиваетъ:

— О! понимаю, въ чемъ дѣло! Экій я олухъ! Этотъ поѣздъ идетъ въ Гейдельбергъ изъ Берлина.

Повидимому онъ въ восторгѣ отъ этого открытія.

— Такъ какой же намъ прокъ отъ него, — спрашиваю я.

Онъ затуманивается.

— Да, кажется, мало прока. Онъ идетъ изъ Берлина въ Гейдельбергъ, не останавливаясь въ Мюнхенѣ. Да, такъ куда же идетъ поѣздъ въ 1.45. Долженъ же онъ приходить куда нибудь.

Пять минутъ спустя онъ восклицаетъ.

— Къ чорту 1.45! Онъ кажется никуда не приходитъ. Отходитъ изъ Мюнхена въ 1.45, — вотъ и все.

— Однако, долженъ же онъ приходить куда нибудь!

— Но кажется онъ и впрямь никуда не приходитъ. Повидимому этотъ поѣздъ отходитъ изъ Мюнхена въ 1.45 и теряется гдѣ-то въ пространствѣ. Можетъ быть, это молодой, романтическій поѣздъ, жаждущій сильныхъ ощущеній. Онъ не хочетъ сказать, куда идетъ. Вѣроятно и самъ не знаетъ. Онъ идетъ на поиски приключеній.

— Я отправляюсь, — думаетъ онъ, — ровно въ 1.45 и пойду куда глаза глядятъ, а тамъ посмотримъ, что изъ этого выйдетъ.

А можетъ быть это самонадѣянный, упрямый поѣздъ. Онъ не желаетъ слушаться чужихъ совѣтовъ и указаній. Начальникъ дистанціи желаетъ направить въ Петербургъ или въ Парижъ. Старый, сѣдой начальникъ станціи предлагаетъ ему отправиться въ Константинополь или даже въ Іерусалимъ, если это ему больше нравится, — но уговариваетъ во всякомъ случаѣ сообщить, куда онъ пойдетъ, — предостерегаетъ отъ опасностей, которымъ подвергаются молодые неопытные поѣзда, не поставившіе себѣ опредѣленной цѣли или задачи. Другіе, которыхъ просили потолковать съ нимъ отечески, усовѣщевали его; упрашивали ѣхать въ Камчатку или Тимбукту, или Іерихонъ, сообразно тому, что каждый изъ нихъ считалъ наиболѣе подходящимъ для него; но видя, что онъ ухомъ не ведетъ, выходили изъ себя и указывали еще болѣе отдаленныя мѣста.

Но во всѣмъ совѣтамъ и увѣщаніямъ онъ оставался холоденъ и нѣмъ.

— Оставьте меня въ покоѣ, — возразилъ онъ, — я знаю, куда мнѣ идти. Не безпокойтесь обо мнѣ. Занимайтесь своими дѣлами. Стану я слушать совѣты старыхъ дураковъ. Самъ знаю что дѣлать.