Дневник партизанских действии 1812 года

закрыть движение подвигавшихся войск наших, а Чеченского с его полком

послал на Ельненскую дорогу, чтобы пресечь сообщение с Ясминым, где

находился другой отряд неприятеля. Последствия оправдали эту меру.

Сеславин прискакал с орудиями к стрелкам моим, открыл огонь по колоннам

неприятельским, выходившим из Ляхова, и продвинул гусар своих для прикрытия

стрелков и орудий. Партии его и Фигнера построились позади сего прикрытия.

Граф Орлов-Денисов расположил отряд свой на правом фланге партий Фигнера и

Сеславина и послал разъезды по дороге в Долгомостье.

Неприятель, невзирая на пушечные выстрелы, выходил из села, усиливал

стрелков, занимавших болотистый лес, примыкающий к селу, и напирал на

правый фланг наш главными силами. Сеславин сменил пеших казаков моих

прибывшими егерями своими и в одно время приказал ахтырским гусарам, под

командою ротмистра Горскина находившимся, ударить на неприятельскую

конницу, покусившуюся на стрелков наших. Горскин атаковал, - опрокинул сию

конницу и вогнал ее в лес, уже тогда обнаженный от листьев и, следственно,

неспособный к укрытию пехоты, стрелявшей для поддержания своей конницы.

Стрелки наши бросились за Горскиным и вместе с ним начали очищать лес, а

стрелки неприятельские - тянуться из оного чистым полем к правому флангу

отряда своего. Тогда Литовского уланского полка поручик Лизогуб, пользуясь

их смятением, рассыпал уланов своих и ударил. Проезжая в то время вдоль по

линии с правого на левый фланг, я попался между ними и был свидетелем

следующего случая.

Один из уланов гнался с саблею за французским егерем. Каждый раз, что егерь

прицеливался по нем, каждый раз он отъезжал прочь и преследовал снова,

когда егерь обращался в бегство. Приметя сие, я закричал улану: "Улан,

стыдно!" Он, не отвечав ни слова, поворотил лошадь, выдержал выстрел

французского егеря, бросился на него и рассек ему голову.

После сего, подъехав ко мне, он спросил меня: "Теперь довольны ли, ваше

высокоблагородие?" - и в ту же секунду охнул: какая-то бешеная пуля

перебила ему правую ногу. Странность состоит в том, что сей улан, получив

за подвиг сей Георгиевский знак, не мог носить его... Он был бердичевский

еврей, завербованный в уланы. Этот случай оправдывает мнение, что нет

такого рода людей, который не причастен был бы честолюбия и, следовательно,

не способен был бы к военной службе.

Приехав на левый фланг, мне представили от Чеченского взятого в плен

кривого гусарского ротмистра, которого я забыл имя, посланного в Ясмино с

уведомлением, что ляховский отряд атакован и чтобы ясминский отряд поспешал

к нему на помощь. Между тем Чеченский донес мне, что он прогнал обратно в

село вышедшую против него неприятельскую кавалерию, пресек совершенно путь

к Ясмину, и спрашивал разрешения: что прикажу учинить с сотнею человек

пехоты, засевшей в отдельных от села сараях, стрелявших из оных и не

сдающихся? Я велел жечь сараи - исчадье чингисханово, - сжечь и сараи и

французов.

Между тем граф Орлов-Денисов уведомлен был, что двухтысячная колонна спешит

по дороге от Долгомостья в тыл нашим отрядам и что наблюдательные войска

его, на сей дороге выставленные, с поспешностию отступают. Граф, оставя нас

продолжать действие против Ожеро, взял отряд свой и немедленно обратился с

ним на кирасиров, встретил их неподалеку от нас, атаковал, рассеял и,

отрядив полковника Быхалова с частию отряда своего для преследования оных к

Долгомостью, возвратился к нам под Ляхово.

Вечерело. Ляхово в разных местах загорелось; стрельба продолжалась...

Я уверен, что если бы при наступлении ночи генерал Ожеро свернул войска

свои в одну колонну, заключа в средину оной тяжести отряда своего, и

подвинулся бы таким порядком большою дорогою к Долгомостью и к Смоленску, -

все наши покушения остались бы тщетными. Иначе ничего сделать мы не могли,

как конвоировать его торжественно до корпуса Бараге-Дильера и откланяться

ему при их соединении.

Вместо того мы услышали барабанный бой впереди стрелковой линии и увидали

подвигавшегося к нам парламентера. В это время я ставил на левом моем

фланге между отдельными избами присланное мне от Сеславина орудие и

готовился стрелять картечью по подошедшей к левому моему флангу довольно

густой колонне. Граф Орлов-Денисов прислал мне сказать, чтобы я прекратил

действие и дал бы о том знать Чеченскому, потому что Фигнер отправился уже

парламентером - к Ожеро в Ляхово.

Переговоры продолжались не более часа. Следствие их было - сдача двух тысяч

рядовых, шестидесяти офицеров и одного генерала военнопленными.

Наступила ночь; мороз усилился; Ляхово пылало; войска наши, на коне, стояли

по обеим сторонам дороги, по которой проходили обезоруженные французские

войска, освещаемые отблеском пожара. Болтовня французов не умолкала: они

ругали мороз, генерала своего, Россию, нас; но слова Фигнера: "Filez,

filez"[43] - покрывали их нескромные выражения. Наконец Ляхово очистилось,

пленные отведены были в ближнюю деревеньку, которой я забыл имя, и мы вслед

за ними туда же прибыли.

Тут мы забыли слова Кесаря: "Что не доделано, то не сделано". Вместо того