Может быть, она и красива, — даже очень красива! — но государства управляются не губной помадой, а кнутом. Значит, должно произойти одно из двух: либо она выберет кого-нибудь из архонтов себе в мужья, народу — в правители, либо ей придется уйти. И поскорее, пока не поздно!
Посмотрели бы вы тогда на моего Аргуса, на моего божественного волкодава, который все понимает, как человек, и только говорить не может. Он взвыл и кинулся на Эвримаха, скаля клыки. Потом чуточку попятился, готовясь к прыжку, чтобы растерзать его.
Я удержала его за ошейник и сказала громко, чтобы всем было слышно:
— Сядь, мой верный друг! Когда гавкают паршивые собаки, не забывай, что ты царский пес!
Однако сын Полиба невозмутимо продолжал:
— В нынешнем году наш урожай погиб. На нас, очевидно, гневаются боги: Посейдон, Аполлон, Афродита и сам бог войны Apec! — которые потворствуют троянцам и воюют на их стороне против ахейцев. Поэтому они не послали нам дождя. Тучи, едва приблизившись к нашим берегам, повернули вспять. Нынче мы не собрали и половины годового урожая зерна. А покойный, когда уезжал, забрал с собой почти весь хлеб.
Теперь ты заставляешь нас расплачиваться за его ошибки. Как мы можем отдать половину половины, когда нам самим и нашим людям не хватает? Как мы можем довериться словам фантазерки и лишиться того, что у нас имеется, чтобы ждать того, что привезут? И кто может поручиться, что боги смягчатся и не погубят опять наши посевы?
Надо умилостивить их. И единственный, кто должен быть принесен им в жертву, это ты, супруга виновного. Я не говорю, что тебя надо зарезать, как Агамемнон зарезал Ифигению на алтаре Артемиды. Тебя надо с почестями и музыкой принести на алтарь Гименея! Жертвой, так сказать, станешь не ты, а тот, кто женится на тебе. Ведь он станет не только обладателем твоей красоты и молодости, но и возьмет на себя великую ответственность за государство.
Ты хочешь показаться щедрой за чужой счет. Вместо того чтобы раздаривать негодные земли, где одни камни да пни, ты бы лучше открыла закрома и скотные дворы и раздала голодным все то, что наворовал у нас за последние пять лет твой ненаглядный. Ты же захватила это добро и сидишь на нем, как собака на сене.
У тебя двенадцать амбаров, полных зерна, и столько же складов с оливковым маслом. У тебя двенадцать стад по пятьдесят коров и двенадцать отар по двести голов овец и коз. Еще у тебя столько же стад свиней, одних маток, не считая хряков, по пятьдесят в стаде, и у каждой по десять поросят. Зачем тебе столько? Раздай все это беднякам, раз Одиссей, как ты говоришь, привезет тебе в тысячу раз больше!
Предупреждаем: если кто-нибудь осмелится поднять свою грязную руку на наше, унаследованное от отцов, добро, тот поплатится за это.
Да, дочь Икария и нимфы Перибеи, племянница спартанского царя Тиндарея и двоюродная сестра неверной Елены… Не забывай, что ты здесь иноземка. И если ты еще живешь на Итаке, то только благодаря нам, архонтам, а не народу!
Его слова не застали меня врасплох, я этого ждала. И ответила очень спокойно, с улыбкой:
— Беспардонный сын Полиба! Мне жаль, что мальчишкой великий Одиссей брал тебя на колени и играл с тобой. Лучше бы у тебя было больше совести, а язык был покороче. Совесть я тебе дать не могу. А вот язык укоротить могу. Со мной народ!
И тогда, расталкивая толпу, вперед протиснулся жалкий человек в лохмотьях. Это был сын Долия Мелантий, один из засланных в толпу агентов.
— Я рыбак и сын рыбака, потомственный крестьянин… Читать и писать я не умею, даже букв не знаю… Сказать по правде, я и говорить-то разучился. Много лет я живу один среди скал, не видя людей. Говорить мне не с кем, кроме лодки, топора, сетей, осьминогов и самого себя.
Все, что я знаю, я узнал только от бога и от природы. Значит, ведомы мне не ложь и заблуждения, а вечные законы и вечные истины… Я знаю, что Итаку создали боги и вверили ее нашим царям. Нам нечего говорить… Может, я и одет в лохмотья, может, и сам я отребье, но я твердо знаю: пока будут существовать наши богоданные цари, будут существовать и Итака, и я. То есть народ!
Потому (это говорят боги и природа) мы не позволим тронуть священную особу нашей царицы. Зарубите это себе на носу…
Архонты кинулись избивать его. Но он был окружен другими подосланными, которые стали кричать во всю глотку:
— Правильно говорит!
Им вторило и большинство народа:
— И мы так думаем!
Может, у них зловонное дыхание, может, у них из прыщей сочится гной и по воротникам разгуливают вши, но в душе они чисты, непорочны и честны!..
— Да здравствует наша бессмертная Повелительница и Мать! Если мы понадобимся, ты только кликни, мы тут. Наступай нам на шею, режь глотки, на небеса попадем. Нам это нравится. Слышишь, красавчик Эвримах?
Все шло как по маслу, как вдруг какой-то незваный коротышка, плешивый и черномазый, вдобавок кривобокий, испортил весь «спектакль». Я думала, он возьмет мою сторону. Архонты — их. Но вот что сказал этот урод: