Дневник первой любви

– Ну и что? – выкрикнула Зоя, очень некрасиво покраснев при этом. – Это было давно!

– Какое давно! Мы всего-то тут четвертый день.

– Это не имеет значения! Ты же отказалась ему передавать мою записку!

– Так, может, ты сама ее ему как-нибудь подсунула.

– Во-первых, я не подсовывала, а во-вторых, это не имеет никакого отношения к Риткиным остриженным волосам!

– Так же, как и мое отношение к Александрову, – очень твердо ответила я и продолжила не менее твердо: – А теперь лучше ты ответь: зачем рылась в моей сумке и зачем нацепила мою одежду?

Я думала, что Зоя смутится и станет оправдываться, но ничуть не бывало. Она отвечала мне таким спокойным голосом, будто рыться в чужих сумках – норма повседневной жизни:

– Я же не знала, что ты тоже припрешься туда. А твое барахло надела, чтобы меня не узнали. Я уже во всей своей одежде по лагерю ходила. Каждый бы меня узнал.

– И все равно: непорядочно лезть в чужую сумку и брать чужие вещи без спросу!

Я хотела этим заявлением все-таки укорить бесстыдную Зою, но меня вдруг будто кипятком обдало от страха. Я бросилась к своей сумке и принялась перебирать вещи. Одну за другой, одну за другой… Дневника не было… Я копалась и копалась в сумке и очень боялась спросить Зою, где мой дневник. Может быть, я сама его переложила в какое-то другое место, а потому не стоит никому признаваться, что эта рудиментарная вещь у меня присутствует? Сейчас никто не пишет дневников. Это глупо. Меня могут неправильно понять и поднимут на смех.

Я уселась на пол, вытряхнула рядом с собой содержимое сумки и всю ее ощупала, все кармашки и все отделения на «молниях». Дневника не было. Я начала перетряхивать вещи, ощупывая даже трусы с колготками, как будто в них могла затеряться общая тетрадь. Потом я уложила обратно в пустую сумку каждую вещь по отдельности, последним запихнула черный бадлон, и удостоверилась окончательно: дневника нет.

Я бросилась к прикроватной тумбочке и вывалила на пол все, что там было: мыло, пасту, мочалку, нехитрую свою косметику, салфетки и прочее… Тумбочка была пуста. Среди валяющихся на полу предметов гигиены дневника тоже не было. Трясущимися руками я перерыла всю свою постель, встроенный шкаф и все газеты и журналы, которые цветными грудами лежали у нас на столе и на подоконнике. Дневника нигде не было.

Больше всего мне не нравилось то, что Зоя ни разу не спросила меня, что я ищу с такими сумасшедшими глазами. Она знает, что я ищу? Это она взяла дневник? Я боялась спросить. Если она, то это конец. В дневнике столько всего написано про Игоря, что действительно можно подумать: именно Катя Максимова изуродовала Риту. Из ревности.

А еще в дневнике написано многое из того, что вообще не для чужих глаз, например, про то, как я примеряла мамин бюстгальтер, и про последний день Помпеи. А что, если это прочитают мальчишки? Какой ужас! Я опозорюсь так, что впору будет бежать из лагеря.

Все, опишу завтра. Я когда вспоминаю тот день, у меня начинают дрожать пальцы. Девчонки! Никогда не пишите дневников! Они могут попасть в чужие руки, и тогда… Впрочем, нет! Пишите! Делайте то, что считаете нужным! Подлые и непорядочные люди вам не указ!

29 ноября

Долго не могла найти в себе силы дописать, что было дальше. Одно время хотела даже выбросить обе тетради, а потом подумала, что обязательно допишу и сохраню их. Когда у меня родится дочка и будет страдать от безответной любви, я дам ей почитать свои записки. Она поймет, что не одна такая на свете, что многие страдали и до нее и будут страдать после. Мы обязательно с ней поговорим обо всем. Она раскроет мне свою душу, и я помогу ей: утешу, объясню и посочувствую. С советами лезть ни за что не буду, потому что в таком тонком деле советовать опасно. Можно промахнуться, и тогда все! Катастрофа!

Я тогда в лагере была одна. Со мной были только моя несчастная любовь и мое горе. И некому было мне помочь.

Рита вернулась из парикмахерской в приподнятом настроении. Грива волос у нее, конечно, была очень богатая и вызывала всеобщее восхищение, но и короткая стрижка оказалась ей очень к лицу. Она придала ее облику особую стильность. Я заметила, что Зое очень не понравился новый имидж Риты. Она закусила губу и опять покраснела, как при разговоре со мной об Игоре. Ей не к лицу красный цвет, но, кроме меня, этого никто не заметил. Воспитательница еще раз похвалила Ритину стрижку, уселась за стол и сказала:

– А теперь, Зоя и Катя, давайте с вами поговорим. Может быть, вы все-таки что-нибудь ночью слышали или можете что-нибудь предположить?

Я отрицательно помотала головой, потому что преступление казалось мне чудовищным и никого не хотелось в нем подозревать.

– Если бы мы что-нибудь слышали, то давно сказали бы, – ответила Юлии Васильевне Зоя.

– Ну, ладно… – поднялась со стула воспитательница. – Я еще подумаю, что можно сделать для того, чтобы вычислить преступника. А ты, Рита, выше нос! Все еще будет хорошо!