Дневник Пита (СИ)

- Пит, у тебя есть выбор: остаться во власти своих страхов и запутанных воспоминаний и всю оставшуюся жизнь мучиться от этого, либо с нашей помощью попробовать излечиться. А то, на какой мы все стороне разберемся после.

- А вдруг вы сделаете со мной что-то похуже Капитолия?

- Честно говоря, я не уверен, что может быть хуже, - горько посмеиваясь, сказал доктор.

- Значит, у меня нет выбора. А возможно ли вообще меня вылечить?

Доктор довольно приосанился.

- Вот это правильный вопрос! Я рад, что наше общение становится конструктивным. Тебя можно вылечить. По крайней мере, восстановить психическую устойчивость.

- Устойчивость? А как же моя память?

- Тут тебе самому придется потрудиться. Мы, конечно, поможем ускорить процесс восстановления посредством терапевтических сеансов. Но ты тоже старайся: общайся с посетителями, собирай как можно больше информации, сравнивай, сопоставляй. Постепенно ты сможешь воссоздать картину прошлого и настоящего, уверяю тебя. Ведь дело того стоит, правда? – он слегка похлопал меня по плечу. В голове на миг вспыхнула картинка: я разговариваю с отцом. Тогда я понял, что надежда есть.

Визитов было много, я сильно уставал. Но такой накат посетителей, начиная с Хеймитча и Плутарха, кончая целой оравой докторов и психологов, продолжался только первое время. Последующие недели были относительно спокойными. Мой доктор часто приходил для проведения бесед, во время которых мне даже удавалось смонтировать некоторые кусочки из прошлого. Но при слове «Китнисс» руки начинали дрожать, и темнело в глазах. Опять этот неприятный сгусток ненависти и страха.

Иногда я забывал самые простые вещи. Но все же постепенно мир моих воспоминаний расцветал деталями. Я гонялся за ними беспрерывно. Появлялись очертания лиц, цвета и звуки. Доктор как-то раз забыл ручку и блокнот в моей палате. Я почти неосознанно начал что-то малевать на белом листе. Руки не слушались, но все равно что-то вычерчивалось: я рисовал пекарню. Удивлению не было конца: я рисовал детально и точно. Рука подгоняла память. Когда доктор увидел рисунок, он довольно улыбнулся. С тех пор рисование стало еще одним способом лечения моей памяти.

Я понял потом, что говоря: «Мы можем тебя вылечить», доктор больше убеждал себя, нежели меня. От Джоанны я узнал, что когда меня привезли, никто не знал, что со мной делать. И не знают до сих пор.

Однажды ко мне привели девушку по имени Делли Картрайт. Я долго пытался вспомнить, глядя на ее лицо, что связывало нас в прошлом. В голове пронеслось: «Кажется, я ей нравился». Она заговорила о школе, моем отце. Память плохо поддавалась. Это нервировало меня. Погружаясь в детство, я тут же забыл о взрыве в 12-м. В голове пробежали сцены работы в пекарне, семейные обеды, ссоры родителей. Я обрадовался, что столько вспомнил из детства. Но когда спросил про родителей у Делли, она вдруг замялась и начала что-то говорить про новую жизнь. Воспоминания детства вновь блокировались, и меня перекинуло в реальность, в которой 12-й мертв, в которой я остался один среди врагов. И во всем виновата проклятая Китнисс! В голове раздался рык переродка, я на мгновение закрыл глаза и увидел жуткую хищную морду. Руки свело судорогой. Я кричал, пока меня не усыпили. Очередной нервный срыв.

Следующий месяц прошел относительно спокойно. Я много рисовал, общался. Энни заходила ко мне. Милая девушка и такая красивая. Она мне нравится. Но мысли не заходят дальше дозволенного, словно внутри какой-то барьер. Резко вспыхивают кусочки детства: я иду со школы вслед за темноволосой девочкой, украдкой бросаю на нее взгляд во время уроков, ищу ее в толпе на школьном дворе. Она почти всегда одна…

Энни выходит замуж. Я предлагаю испечь для нее свадебный торт. Она смеется. Конечно, я сделаю, если мне разрешат. Доктор согласится. Он решительно выступает за все, что помогает мне придти в себя.

По ночам мне снятся родители и братья, их смерть во время взрыва. Пепел, кости, черепа, застывшие в крике. Меня мучает одиночество и пустота. Порой я даже сомневаюсь, стоит ли вспоминать что-то. Ведь от этого еще горше осознание нынешней безысходности моей жизни. Мне незачем жить, некуда вернуться и больше не о ком заботиться. В такие моменты хочется забыться морфлингом, но врач запретил давать мне его. Остаются только пустые холсты, на которые я изливаю свою боль.

Койн заходила. Неприятная женщина. Жестокая, это видно по глазам. И как-то уж слишком мило она вела себя со мной. Будто я вовсе не предатель, а прямо лучший солдат 13-го. Сказала, что я могу присоединиться к учениям как только буду готов. Получается, ее даже мнение врача не интересует? Пожалуй, я не против. Хоть какое-то разнообразие. От этой палаты уже тошнит.

На очередной сеанс доктор приносит записи Игр и публичных выступлений. Сначала я против, стало не по себе. Но другого выхода нет. Первые Игры. Жатва. При виде Китнисс сжимаются кулаки. Но я уже могу контролировать себя. Не без помощи таблеток, конечно.