Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948

Я подробно рассказал об условиях в лагерях, нарисовал полковнику душераздирающую картину состояния внутреннего транспорта, поведал ему о неподчинении местных властей всем указаниям центра. Я не стал посвящать его в отвратительные детали жизни заключенных почти в 250 лагерях, о которых мне рассказали в Бресте. Тюльпанов не перебивал, но по его лицу было видно, что он верит моим словам, что он сам шокирован и потрясен тем, как далеко зашли злоупотребления и какими фатальными стали последствия.

— Вы уверены, что в Кремле знают об этом? — спросил я. — Как думаете, Сталин и его окружение знает, какой сокрушительный удар это наносит авторитету Советского Союза и всего коммунистического движения? Не думаю, что это так. Кто может рассказать об этом в Кремле? Те, кто несет за это ответственность, будут последними, кто захочет сделать это. Если кого-то и следует расстрелять за саботаж, так это этих людей.

Я предложил Тюльпанову подготовить письменный отчет обо всем, что успел ему рассказать, особенно о том, как влияет на атмосферу в Германии проблема военнопленных.

— Вы смогли бы проследить за тем, чтобы этот отчет дошел до нужных инстанций.

Тюльпанов сделал безнадежный жест.

— Это бесполезно. Даже Москва не сможет очистить всю эту грязь, — заявил он.

Тут в разговор вмешались его жена и дочь.

— Что говорит Айнзидель? — с любопытством поинтересовались они.

Я говорил примерно в течение часа и только сейчас понял, что Тюльпанов, вопреки своим привычкам, говорил со мной на немецком. Он серьезно посмотрел на меня, а потом коротко бросил жене по-русски:

— Айнзидель говорит, что немцы все еще являются фашистами и поэтому ненавидят нас.

Пораженный, я попытался поправить его, но короткий взгляд, брошенный им в мою сторону, заставил меня умолкнуть.

На обратном пути в город мы не разговаривали. Тюльпанов вышел у здания своего управления и даже предоставил в мое распоряжение машину, чтобы меня отвезли в Западный сектор. Но прежде чем попрощаться, он отвел меня в сторону и положил мне руку на плечо.

— Спасибо за доверие. Если будут трудности, обращайтесь ко мне. Пока вы работаете в Rundschau, я в состоянии что-то для вас сделать, насколько это будет в моей власти.

В эти дни у меня произошла еще одна встреча после долгой разлуки. Я посетил Бехлера. Моя злость на него постепенно растаяла, и я был рад объяснить его поведение на фронте у Нарева, то, как он воткнул мне тогда нож в спину своими бодренькими отчетами, скорее незрелостью и недомыслием, чем злым умыслом.

Вместе с другим моим товарищем по дням плена я отправился в Клайнмахнов^{130}, где на одной из вилл проживал руководитель службы внутренних дел Бранденбурга Бехлер. Перед дверью на страже стояли двое полицейских. Неподалеку, на другой вилле, проживал министр образования Фриц Рюкер. В тот вечер он со своей супругой находился в гостях у Бехлера. Но это был уже не тот Бехлер, которого я знал прежде. Это не был тот немного ограниченный, но добродушный товарищ, который заливался румянцем и не знал, что сказать, если вы подшучивали над ним, который считал романы Толстого скучными, кто когда-то верил Гитлеру, а потом открыл для себя коммунизм, который наизусть выучил катехизис партии, а затем стойко и верно шел по новому пути. Чиновник, который сидел передо мной на террасе своей виллы, запихивая в себя бутерброды с ветчиной, превратился в холодного карьериста, человека, обладавшего властью, распространявшего вокруг себя страх и ужас, издевающегося над своими жертвами.

У нас не было возможности поговорить подробно о тех событиях у Нарева, на фронте. Мы были слишком заняты настоящим.

— Выборы в будущем году? — недовольно спросил Бехлер, в то время как одна мысль об этом заставляла трусливого Рюкера дрожать от страха за свой министерский портфель. — Мы не настолько сумасшедшие, чтобы наблюдать, как власть ускользает из рук. Сотрудничество с буржуазными партиями — когда я слышу об этом, то теряю самообладание. Типичное приспособленчество среднего класса! Мы отдаем распоряжения, а они обязаны повиноваться. Диктатура пролетариата!

— И что, здесь совсем никто не сопротивляется? — вмешался я.

— О, конечно, они пытаются выступать. Но в НКВД обычно лучше информированы об этом, чем я. Они держат всех этих господ в кулаке. Эти самодовольные маленькие человечки заслуживают того, чтобы самим копать себе могилы. Уверяю вас, что я научился у русских, как следует обращаться с трусливыми свиньями.