Дневник плохой девчонки

В общем, теперь я живу с мамой… Только, может, я лучше расскажу с самого начала про то, что происходило после бабульки?

Сначала все было как обычно. К тому времени, как мы с Лаурой добрались, тусовка шла полным ходом: Кипрас с Силвой лизались в прихожей, Валентинас изображал людоеда Ганнибала Лектера и уговаривал Грету позволить ему откусить у нее кусок ляжки, а Винце с Гинце сидели в обнимку на полу в кухне и орали во все горло: «Пей до дна, пей до дна, пей до дна!»

Замутил все Микас: притащил водяру и стал нам подливать куда попало — в пиво, в сидр, у кого что в стакане было. В общем, намешали мы мало не покажется, надрались как свиньи, несли, как всегда, всякую чушь, орали громче музыки, плясали до упаду — словом, веселились вовсю. И вдруг кто-то закричал: горим! Смотрим — и правда, из кухни дым валит. Ломанулись туда всей толпой и стали тушить огонь. Оказалось, Винце с Гинце примстилось, будто они на природе, сидят у озера, вот и решили костерок запалить — ну не идиоты? Выжгли на полу в кухне здоровенное черное пятно! Не представляю, что Кипрас скажет родителям.

Ладно, пожар-то мы загасили, но по этому случаю дернули еще и какого-то ликера из бара Кипрасовых родителей. Лауре стало плохо, она пошла блевать, а мне до смерти спать захотелось, и я решила поискать себе койку. Поскольку меня мотало во все стороны, я никак не могла попасть в дверь, и Валентинас вызвался отвести меня в спальню родителей Кипраса. Как мы туда добирались — убей не помню. Кажется, долго поднимались по каким-то лестницам.

Проснулась я под кроватью — там, значит, и улеглась спать. Меня трясло от холода, тошнило, и бок страшно ныл — паркет у них ужас какой жесткий, зато клубочки пыли, начинавшие кататься по полу от каждого моего выдоха, были мягкие и нежные и всё норовили забиться мне в нос. Под головой у меня оказался чей-то тапок, судя по размеру и запаху — Кипрасова отца, а свисавшая с кровати розовая тряпочка была, скорее всего, полой маминого халата.

Мне тут же закралась в голову нехорошая мысль: родители Кипраса вернулись! Прямо надо мной кто-то сопел — на кровати, без сомнения, был кто-то живой, но меня это почему-то нисколько не радовало. Черт, подумала я, если в постели они (то есть родители), я влипла, надо еще немного полежать и попытаться трезво оценить ситуацию. Для начала я решила, что больше никогда не буду пить. Потом — что и курить тоже брошу. Больше я ничего решить не успела — на этом месте меня ужасно затошнило и чуть не вывернуло. Стало ясно, что надо собраться с силами и, пока не поздно, вылезти из-под кровати. Если там, наверху, окажутся родители Кипраса, пожелаю им доброго утра и спрошу, чего бы им хотелось на завтрак. Увидев меня, они, скорее всего, страшно обрадуются!

Собравшись с силами, я осторожненько подползла к краю — и первое, что увидела, высунув голову из-под кровати, это улыбку Моны Лизы! Картина почему-то была прислонена к ночному столику. Я чуть не выругалась вслух: и без нее было погано до предела! Высунувшись подальше и глянув наверх, я обнаружила на кровати какую-то неизвестную мне форму жизни. Голова у этого создания была накрыта подушкой, так что с первого взгляда личность было не установить. Но мне и без этого сразу полегчало — ни один из родителей Кипраса не улегся бы спать в кроссовках!

Я смутно припомнила, что вчера мы с Валентинасом в этой самой спальне как-то очень умно разговаривали про Мону Лизу. Точно! Мы сняли репродукцию со стены, сели перед зеркалом и долго строили рожи, пытаясь повторить Джокондину улыбку. Смешно было до чертиков. Потом мы попробовали целоваться, но ничего хорошего из этого не вышло: Валентинас все время старался засунуть свой язык мне в рог, типа, это верх эротики, а мне не понравилось, и я сказала, что никакой эротики в этой гадости не нахожу. Не понимаю, почему наши барышни так млеют от поцелуев! Так… А дальше-то что было? Ну да, поскольку мы никак не могли придумать, чем бы еще полезным заняться, я решила лечь, а Валентинас предложил по такому случаю сделать меня женщиной, но я отказалась. Тогда он почему-то обиделся, накинул на себя халат Кипрасовой мамы и стал изображать раненого мотылька. Летал по комнате до тех пор, пока не опрокинул вазу с цветами. Я всерьез разозлилась и обозвала его идиотом, а он с этим категорически не желал соглашаться и в конце концов расплакался. Вот тогда-то я, наверное, и завалилась спать… Судя по всему — под кроватью. И женщиной, видимо, пока не сделалась, раз осталась, как была, в джинсах и майке. А вот кроссовки и шляпа куда-то запропастились — и я отправилась на поиски.

В гостиной все еще спали, кто где рухнул, в кухне Винце с Гинце, по-прежнему сидя в обнимку, распевали: «Как протрезвеем, так и встанем!» Свою обувку я нашла там же на кухне, в раковине с грязной посудой, а шляпу — в гостиной на полу. Кто-то насыпал в нее чипсы.