Дневник похода Тимура в Индию

В месяцы 789/1387 года [его величество] выступил походом против Исфахана. Он остановился в виду города. Великие люди и малые той области прибыли к нему с выражением покорности, полагающиеся правила которой они и засвидетельствовали перед ним. Один отряд из [победоносного] войска /30/ подошел к городу. В вечернюю пору, когда величайшее светило спрятало свою голову за горизонтом запада и светозарный образ солнца зарылся в темноте кудрей ночи, [в городе] жаждущие крови убийцы и подстрекающие к беспорядкам подонки общества совершили вероломство. Они перебили отряд войска [его величества], что был вне города, крепко заперли ворота, высунули руки из рукава бунта, а ноги поставили на арену сопротивления [его величеству]. Счастье ж отвернулось [от них], иначе какой здравомыслящий человек поднял бы меч против солнца и пошел на смерть? Ведь, иначе говоря, как может капля противостоять морю? Когда весть об этом достигла до высочайшего слуха, [его величество] немедленно сел на коня, отдав приказ охватить город со всех сторон. В стенах были сделаны проломы, и с первого же нападения, с первого удара город оказался открытым, и его хаканское величество вступил в Исфахан. Пламя сжигающего мир [царственного] гнева языками взвилось кверху, и в воскресенье пятого зу-л-ха'да 789 года[42] последовал приказ, коему повинуется вселенная, предать население города мечу мести, следуя смыслу божественного [коранского слова]: “Бойтесь смуты, она постигает не только тех, которые из вашей среды действуют беззаконно”[43]. Солдаты, как воды, гонимые сильным ветром злобы, пришли в волнение и, обнажив свои, подобные гиндане[44], сабли, стали, как гиндану, срезать головы, а своими блестящими, как алмазы, кинжалами стали тащить жемчуг жизни этих дурных людей в петлю смерти. Столько пролилось крови, что воды реки Зиндаруда, [на которой стоит Исфахан], вышли из берегов. Из тучи сабель столько шло дождя [крови], что Потоки ее запрудили улицы. Поверхность воды блистала [от крови] отраженным красным цветом, как заря на небе, похожая на чистое красное вино в зеркальной чаше. В городе из трупов нагромоздили целые горы, а за городом сложили из голов убитых высокие башни, которые превосходили высотою большие здания.

Стихи

Уничтожение напало, как леопард,

И смерть открыла свои пасти, как крокодил.
При виде множества убитых, брошенных в городе и за городом,
Вселенная сказала: “Довольно, ибо это даже вышло из [всяких] границ!” /31/

После того как корень бунта и нечестия был вырван в Исфахане и [государь] освободился от приведения в порядок той страны, его высочайшее стремя [со всем окружением] двинулось на Шираз. В четверг тридцатого зу-л-ка'да вышеупомянутого [789] года[45] воздух Фарса от пыли, поднятой кортежем измерителя вселенной, стал черным, а небо почувствовало ревность к земле, оттого что она целует копыта коня августейшего [государя].

Стихи

Оттого, что небо иногда дерзко

Целует копыта твоего скакуна,
Ревнивые мысли у молодой луны
Всегда рождаются в сердце.

Имея в виду такое положение, сардары династии Мухаммад Музаффара[46] направились из Кермана, Йезда, Сирджана и других районов к чертогу убежища вселенной, удостоились лобызания [его] праха ног и обрели почет и благоволение.

Его хаканское величество в течение двух месяцев изволил пребывать в Ширазе; когда же устроил важнейшие тамошние дела, завершил все нужное и утвердил Музаффаридов в званиях правителей [разных] мест Фарса и Арабского Ирака, он направил свое мирозавоевательное знамя в постоянное местопребывание [своего] могущества и величия, [в город Самарканд].

[ГЛАВА О ПОХОДЕ ПРОТИВ ТУКТАМЫШ-ХАНА И ШАХА МАНСУРА]

После сего центром внимания высокого взора государя стало покорение областей Дашт-и Кипчака[47], которыми владел Туктамыш-хан. Дело в том, что Туктамыш был творением воспитания и питомцем милостей его хаканского величества; он, как растение, был взращен от облака бесконечных даров и под тенью непоколебимого могущества [его величества], достигнув степени обладания верховной властью и достоинства миродержавия. Мироукрасительному взгляду, который является [чудесной] чашей, показывающей победу и сокровенные тайны, было представлено то, что [Туктамыш] по бесстыдству [своему] забыл оказанные ему милости и вынул голову из ярма покорности, а шею — из ошейника подчинения [его величеству]. Когда известие об этом дошло до августейшего слуха, [эмир Тимур] в канонах могущества своего не увидел блага в том, чтобы отнестись [к этому] благодушно, и по закону миродержавия признал за истинное потребовать посредниками [между собою и Туктамышем] сверкающий меч и мирозавоевательную саблю /32/.