Дневник. Поздние записи

Под его взглядом мой желудок раз за разом исполнял акробатические номера. Мне хотелось обхватить себя руками и сползти по стенке вниз, чтобы полегчало. Но я терпела, ждала. Я пыталась оттолкнуть стену руками, чтобы дать хоть какой-то выход эмоциям. Это был наименее заметный способ. И вдруг взгляд Алекса смягчился, он медленно обвел глазами мое лицо, затем спустился ниже, не раздевая, но лаская. Он отлепился от своей стены и каким-то неуловимым движением оказался совсем рядом со мной. Кончики его пальцев начали ласкать мою шею, затем он склонился к моему лицу и поцеловал уголок губ. Нежно, легко, ласково. От этого прикосновения вся я словно ожила.

Измена. Слово, которое вселяет ужас во все сердца. И каждый решает для себя сам сможет ли он простить это человеку, который с ним. А что считается изменой? Можно ли считать поцелуй человека, которого ты любишь, изменой тому, кого не любишь? Да. Можно ли считать поцелуй человека, которого не любишь изменой себе? По-моему тоже! Как сохранить эту тонкую грань целостности? Как удержаться и не сорваться? Иногда я завидовала более черствым людям. Тем, кому душевные терзания не были знакомы. Они сами выбирали свои судьбы. Они не насиловали собственные сердца. В сравнении с ними у меня было лишь одно: я каждый день вставала с кровати, полная надежды…

— Я бы хотел дать тебе все, чего ты хочешь, и даже намного больше, — прошептал Алекс, очерчивая пальцами мои скулы, словно пытаясь запомнить еще лучше. — Но я люблю свою жизнь, а в ней есть вещи, которые ты никогда не поймешь и не примешь.

— Ты, должно быть, меня разыгрываешь. — Я не могла поверить, что он собирается меня бросить ради… чего? Ради беспорядочного секса?

— Карина. — Он приложил палец к моим губам. — Я разрушил свою жизнь еще до знакомства с тобой. Я говорил тебе, это не отпускает. — Он снова говорил о наркотиках? — И все, что я делаю — попытки взять под контроль собственную жизнь. Отвлечься и удержаться.

— Это просто не может быть правдой! — воскликнула я. — Ты врешь сам себе. Тебе просто страшно.

— Естественно мне страшно, — мрачно рассмеялся он. — Я в ужасе. И достаточно честен с собой, чтобы это признавать. Хуже, я в перманентном ужасе. Может это эгоистично, может я должен на коленях просить за это прощения перед тобой, но я боюсь менять в своей жизни что-либо. И благодарю всех известных богов удачи за каждый день, дарованный мне ими. Если бы не это обстоятельство, я бы сделал все, что угодно, все, что ты хочешь. Но… я не могу.

Мы не дошли до его кабинета. Но сути это не поменяло. В метро катастрофически не хватало воздуха, и сужались стены, а потому я бежала на поверхность за глотком кислорода. Пока меня они не задушили, не раздавили. Так получилось, что я никогда не выходила на этой станции, и теперь не могла сообразить куда идти. Мир вокруг вращался подобно калейдоскопу, вокруг были какие-то люди, а я стояла и не могла сообразить, где нахожусь. Когда я, наконец, заметила знакомый переход, я бросилась туда бегом, и мне очень повезло, что прямо передо мной загорелся зеленый, так как не была уверена, что смогу остановиться… Я барабанила в эту чертову дверь с такой настойчивостью, будто от того, откроют ли мне, зависела моя жизнь. И она… открылась. Как всегда.

— Вит! — я бросилась к нему в объятия, пряча лицо на груди, и забормотала: — Ты у меня самый лучший, самый замечательный. Я прошу тебя, будь всегда со мной, я никогда тебя не обижу, никогда не оставлю, клянусь, просто будь со мной! — Рыдала я.

Надо ли говорить, что он попытался расспросить меня о причинах и не добился ответа, однако это не помешало сделать то единственное, что могло мне помочь обрести веру в этот мир и благополучное будущее — предложение.

Глава 15

За тринадцать дней до…

В тот день Лариса покупала подвенечное платье. И раз уж на моем пальце тоже красовалось кольцо, я пошла вместе с ней. Наш с Алексом окончательный разлад она теперь обсуждала не со мной, а с Остроградовым, и это меня устраивало. Но и смущало. Ведь я знала, что теперь она общается с Елисеевым чаще, чем я. Это было словно подглядывать за его жизнью в замочную скважину.

— Как Вит? — спросила она то, что, по правде говоря, было на уме у нас обеих. Разумеется, между нами висело целое облако неловкости. И каждое неаккуратно сказанное слово грозилось обернуться катастрофой.

— В полном порядке. Правда на мой день рождения он будет в Москве, — зачем-то добавила я. — И отмечать мы будем с мамой.

— Рада, что вы помирились, но это тоска неимоверная, — улыбнулась Лариса.

— Мне исполняется двадцать четыре. Не рыба, не мясо. Что отмечать-то? — фыркнула я.

Лариса хмыкнула и прижала к ногам белое платье, словно примеряя.

— Мне идет белый цвет, но я беременна. Думаешь, будет очень вульгарно обрядиться в этот цвет?

— Какая разница? Двадцать первый век. И ты все равно будешь напоминать безе.

Лариса расхохоталась.

— А знаешь что? На своей свадьбе ты будешь не лучше! А я вот сейчас пойду и примерю его!