Дневник PRO

Подумать в музее есть где и над чем. Например, сундук, содержимое которого составили ряды маленьких косточек за стеклом. Такие – основное достояние зоологических музеев или просто кабинетов зоологии в учебных заведениях. А попади сюда и это уже искусство – арт объект. Я подумала о том, сколько мышеловок надо было расставить, чтоб собрать необходимый материл…

Искусство постоянно заставляет думать.

Да, это прекрасный добрый мир – беретик, мольбертик, оживленные разговоры под вино, но выдающий нагорА визуальный ад, или даже адище.

Прекрасная научная фантастика позапрошлого тут не нашла особого отображения. Честно говоря, отыскать её – уже достижение. Если сюда и забрел какой цветочек, то он будет или чёрный и объеденный, или ржавый. Тут всё прекрасное и нежное нужно лишь для того, чтоб на нём демонстрировать деструкции, потому что на нём – виднее. Было ли раньше так? Ну, не сказала бы. Наоборот, стремились из металла сделать идеальную копию совершенной розы, а из камня – прекрасные лица. Теперь же Антиутопии ХХ века – "наше всё". Иногда с некоторым вплетением архаических мотивов в лице добрых африканских и индейских религий.

Пытаюсь просканировать своё "я" на предмет что-да-почему. Наверное, весь лейтмотив видеоряда соответствует творящемуся у меня в душе: пятна, потоки, ржа, калейдоскопы… Ну, и когда ходишь по музеям Современных искусств, то всегда есть место где поприкалываться. Например – абсолютно детский примитивизм, такое впечатление, что папа- художник просто отнял у сынишки его альбом и повыдергивал из него самые значимые листы. Ребенок конечно же плакал и обижался. А вы бы не обижались на такое??? Но что делать, если папа- примитивист, а тут фактически готовые шедевры.

Но лично я при виде картин примитивистов леденюсь, вспоминая как меня заставляли срочно на утро делать домашку за внука, и я дрожа карандашом начинала выводить: тут будет дорожка/ дерево/ домик… А потом сразу после урока звонила и требовала: "Что нам поставили?"

Были во множестве и раскрашенные квадратики Малевича, можно сказать, что попорченные шедевры. По цветовой гамме интересно судить о внутреннем состоянии художника: любит/не любит /проблемы/ здоровье… Если получилось совсем мрачно, как в дождливой полутьме, то возможно даже и несварение… Некоторые картины похожи на иллюстрации для книг, хоть подписи об этом не гласят.

Есть и видеоролики. Честно один смотрела до тех пор пока не почувствовала – художник всеми силами пытается добиться у зрителя рвоты, поэтому сбежала – мои планы на тот момент не совпадали с высокими требованиями автора ролика. В следующий раз приду подготовленная и досмотрю от момента как рука шарит по волосам разлагающегося тела.

На одной картине взгляд остановился и утонул в синеве (Jerzego Tchórzewskiego „Sygnał” (1956)). Так экспериментальным путем было очередной раз подтверждено, что мне эта синяя насыщенность проникает в самые недра эмоций, оставляя пожизненный след. Первый раз я об этом узнала в 1981 на выставке "Москва- Париж", я даже помню картину, это был Шагал, и полотно поделенное по диагонали, одна часть- по синеве, остальное не помню.

И была картина, на которой босоногий мальчик в белой майке на кромке поля что-то наклонившись вперед эмоционально рассказывал и показывал рукой дяденьке в костюме с папкой. Я не помню названия и автора, но для себя окрестила это действо в "Павлик Морозов".

В целом соцреализм в этом здании нашёл своё отражение где-то в пяти картинах, которые покарябали мою и без того надорванную нарзаном душу. Одна из картин называлась "Подай кирпич".

Один зал должен был и таки-да впечатлил интерьером – там было что-то похожее на добрый ритуальный обряд доколумбовой Америки. Материал- верёвки и мешковина (Magdalena Abakanowicz „Mutanty”, 1994–1996). По центру – огромная промышленная катушка с намотанной толстой верёвкой, в углу – строй тел в полный рост, по периметру зала – тела сидящие, и два тела – на тронных креслах (как я запомнила) в другом углу, но все до единого – без голов.

Скорее всего разгадка голов проста, проблема была та же, что и у нашего вечно любимого Шишкина с медвежатами. Просто никто не помог, да и из верёвок и сложно, и не принципиально, и не концептуально: есть/ нет – ничего не решает, а возни – море.

Вообще, смотреть на любопытные конструкции в музеях – это всегда немного смотреть в себя: нравится/ не нравится, впечатлило/ навеяло… Больше всего радует когда что-то узнаешь, типа это была метафора и ты её распознал. Ура! Ты не чурбан бесчувственный.

Резануло самолюбие изображение конников, я представила себе рыцарей во мраке, даже пропёрлась от ощущения присутствия в том моменте внутри картины, но подойдя ближе прочитала, что это всего лишь жокеи (Eugeniusz Geppert „Dżokej” 1966). Ну, не отгадала, бывает.

Тут как? Хоть примерно отгадал, что это было – уже радость. Кони же в догадке присутствовали, значит как минимум – ничья. И кованных невиданных зверей (Zdzisława Beksińskiego „Zwierze” (1960)) я отгадала. Хоть за что ещё их можно было принять?