Дневник провинциальной дамы

18 июня. Роуз с характерной категоричностью высказывается в пользу школы. Причем обязательно с совместным обучением и с ритмической гимнастикой Далькроза[205]. В ответ на это Роберт с жаром заявляет, что ни один его ребенок не будет воспитываться среди иноземцев какой-либо разновидности. Не могу ни сдвинуть его с этой позиции, ни убедить, что речь сейчас вообще не о том.

Роуз приводит адреса двух школ, о которых «знает абсолютно все», и зовет меня вместе их посмотреть. Объясняю Роберту, что поездку в Лондон можно совместить с перманентом, но Роберт явно не настроен воспринимать какую-то еще информацию и не отрывается от «Таймс».

С той же почтой приходит непрошеное письмо от кузины Мод с предложением замолвить словечко в старом добром Родене, раз я ищу школу для своего ребенка. Даже не подумаю отвечать.

20 июня. Беру на себя смелость ответить секретарю Литературного Общества, что поеду в составе делегации в Брюссель и поучаствую в Конференции. Точно знаю, что не пройдет и часа, как я пожалею об этом письме и о том, что послала Вики с ним на почту, а не оставила его в коробке для писем в прихожей.

(Вопрос: Это свидетельствует о сильной воле или, наоборот, о безволии? Ответ не заставляет себя ждать, но излагать его на бумаге не хочется.)

Мадемуазель возвращается в лоно семьи, но явно считает, что в сложившейся кризисной ситуации уместен полутраур: на ней черное платье, с которого спорота зеленая отделка, а на голове – лиловый тюлевый шарфик. Встретив ее на лестнице, Роберт сочувственно спрашивает: «М-м, мамзель?» Мадемуазель начинает долго и подробно отвечать, на что Роберт замечает: «О, уи»[206] – и уходит. Позже Вики сообщает мне, что Мадемуазель сокрушалась, мол, чтобы быть настоящим джентльменом, недостаточно ума и образования.

Днем сортирую белье и обнаруживаю совершенно необъяснимую нехватку полотенец для лица, в то время как столовые салфетки присутствуют в обычном количестве. Одеяла, как всегда, требуют стирки, но их на это время нечем заменить, а еще срочно требуются новые простыни. Вношу этот пункт в быстро разрастающийся список лондонских покупок. Спускаюсь вниз вся в пуху от одеял и воняя камфорой, и тут к самому крыльцу почти бесшумно подъезжает огромный автомобиль, из которого грациозно выпархивает совершенно незнакомая дама в новехонькой шляпке размером примерно с блюдечко, с небольшим пером сбоку. Учтиво ее приветствую и приглашаю в дом. В гостиной мы сидим, смотрим друг на друга и беседуем о радио, соседях (с которыми она явно незнакома), ситуации в Германии и антикварной мебели. Спустя десять минут выясняется, что даму зовут миссис Коллингтон-Клэй и она недавно поселилась в особняке в двадцати милях отсюда.

(Не понимаю, что побудило меня позже нанести ей ответный визит, но отчетливо помню, что испытала огромное облегчение, не застав ее дома.)

Миссис Коллингтон-Клэй говорит, что ее соседка – моя давняя подруга. Помню ли я Памелу Прингл? Вынуждена ответить, что нет. Тогда, возможно, я знаю ее как Памелу Темплер-Тейт? Снова говорю «нет» и подавляю порыв ехидно добавить, что даже не слыхала о такой. Миссис К-К не сдается и самоуверенно предлагает некую Памелу Стивенсон, которую я тоже отвергаю. Тогда миссис К-К заявляет, что уж Памелу Уорбертон я должна помнить. Я почти окончательно сбита с толку, но признаюсь, что как-то раз примерно двадцать три года назад встретила на пикнике у реки необычайно хорошенькую девчушку по имени Памела Уорбертон. Вот и славно, говорит миссис К-К, что я вспомнила! Памела Уорбертон вышла замуж за джентльмена по фамилии Стивенсон, сбежала от него с другим джентльменом, которого звали Темплер-Тейт, но тот союз оказался неудачным и закончился разводом. А теперь она замужем за мистером Принглом, который очень богат. У него какие-то дела в Сити. Дети от Темплер-Тейта живут с ними, а ребенок от Стивенсона – нет. Памела поселилась в «красивом старинном местечке близ Сомерсетшира», и миссис К-К надеется, что я ее навещу. Я же настолько потрясена необычайными приключениями моей ровесницы, что могу выдавить из себя только: «Да, непременно» – и довольно неискренне выразить слабую надежду, что Памела все такая же хорошенькая, какой была в восемнадцать лет (верх абсурда!).

Наконец миссис К-К говорит, что ей очень понравилась моя книга. Благодарю за отзыв. Она спрашивает, долго ли я ее писала, и я отвечаю: «О нет!» – потом думаю, что это прозвучало самодовольно и надо было сказать: «О да!» Миссис К-К уходит.